— Она поэтому умерла? Пытаясь найти ответ?
Мэриан взяла мою руку и вложила в нее коробку, накрывая ее моими пальцами.
— Я рассказала тебе все, что знаю. Выводы делай сам, я не могу вмешиваться. Таковы правила. В великом Порядке Вещей я — ничто. Хранители никогда ничего не значат.
— Неправда, — Мэриан много для меня значила, но я не мог этого сказать. Моя мама значила. Но этого мне говорить и не надо было.
Мэриан улыбнулась, поднимая руку и оставляя коробку в моей ладони.
— Я не жалуюсь. Я сама выбрала этот путь, Итан. Не каждому дано выбирать их место в Порядке Вещей.
— Ты имеешь в виду Лену? Или меня?
— Ты играешь важную роль, независимо от того, нравится тебе это или нет. То же самое с Леной. У вас нет выбора, — она убрала волосы, падающие мне на глаза, так, как это делала мама. — Правда есть правда. Истина редко бывает чистой и никогда — простой, как говорил Оскар Уайльд.
— Не понимаю.
— Любые истины легко понять, когда они раскрыты. Сложность в том, чтобы раскрыть их.
— Снова Оскар Уайльд?
— Галилео, основатель современной астрономии. Еще один человек, отрицавший свое место в Порядке Вещей, со своей догадкой, что Солнце не вращается вокруг Земли. Он как никто знал, что людям не дано выбирать истину. Единственное, что мы можем выбрать, что нам с этим знанием делать.
Я взял коробку, потому что в глубине души я понимал, о чем она говорит, хотя не знал о Галилео ровным счетом ничего, а уж об Оскаре Уайльде и того меньше. Я был частью всего происходящего, независимо от своего желания. Я не смогу убежать от этого, так же как не смогу прекратить видения.
Осталось решить, что мне с этим делать.
Глава двадцать вторая
Семнадцатое июня. Прыгай
Заползая тем вечером в кровать, я страшился своих снов. Говорят, тебе снится последнее, о чем ты думаешь, перед тем как уснуть. Но чем сильней я старался не думать о Мэйконе и маме, тем больше они занимали мои мысли. Все эти усилия — думать о том, чтобы не думать — так вымотали меня, что спустя какое-то время я провалился сквозь матрац в темноту, а кровать превратилась в лодку…
Ветви ив устало развевались над головой.
Я чувствовал, что раскачиваюсь вперед и назад. Небо было голубым, безоблачным, сюрреалистичным. Я повернул голову на бок: растрескавшаяся древесина, покрытая тонким слоем синей краски, напоминающей потолок в моей спальне. Я находился в ялике или шлюпке, дрейфующей по реке.
Я сел, и лодка закачалась. Маленькая бледная рука свесилась через край, рассекая тоненьким пальцем водную гладь. Мой взгляд был прикован к ряби, всколыхнувшей отражение идеального неба — холодного и спокойного, как стекло.
Лена лежала напротив меня на краю лодки. На ней было белое платье, вроде тех, что можно увидеть в старых черно-белых фильмах. Кружево, бант и крошечные жемчужные пуговицы. В руке она держала черный зонтик, и ее волосы, ногти, и даже губы были черными. Она лежала на боку, свернувшись калачиком, на самом краю шлюпки, а ее рука, свисавшая за борт, медленно тащилась позади, едва касаясь воды.
— Лена?
Она не открыла глаза, но улыбнулась.
— Итан, мне холодно.
Я взглянул на ее руку — она уже ушла в воду по запястье.
— Сейчас лето. Вода теплая.
Я попробовал подползти к ней, но лодка снова качнулась, и она съехала дальше за борт, обнажая черные кеды из-под подола платья.
Я не мог пошевелиться.
Теперь уже вода доходила до локтя, и я видел, как один за другим локоны ее волос падали в воду.
— Ли, сядь! Упадешь!
Она засмеялась и выронила зонтик. Он поплыл по поверхности, вращаясь в волнах, оставляемых нашей лодкой. Я потянулся к ней, от чего шлюпка накренилась и сильнее закачалась.
— Разве тебе не сказали? Я уже упала.
Я бросился к ней. Это не может быть правдой, но это было. Я знал, потому что ожидал всплеска воды.
Ударившись о край лодки, я открыл глаза. Все вокруг раскачивалось, а Лены нигде не было. Я взглянул вниз, но все, что я смог увидеть, была мутная зеленовато-бурая вода Санти и ее темные волосы. Я опустил руки в воду. Разум отключился.
Прыгай или оставайся в лодке.
Локоны погружались все ниже, непокорно, бесшумно, умопомрачительно, будто некое мифическое морское создание. Из облака волос вынырнуло бледное лицо, его черты были размыты из-за толщи воды. Заключены под ее гладью, как под стеклом.
— Мам?
***
Я сел в кровати, насквозь промокший и задыхающийся от кашля. В окно струился лунный свет. Оно снова было нараспашку. Я прошел в ванную, включил кран и пил воду из ладони, пока кашель не утих. Я бросил взгляд в зеркало. Оно было темным, я едва мог различить черты лица. Я попытался разглядеть свои глаза в тени, но вместо этого я увидел кое-что другое… свет вдалеке.
Я больше не видел перед собой зеркала или тени лица. Только свет и обрывки изображений, вспыхивающих то здесь, то там.
Я постарался сосредоточиться и понять смысл увиденного, но все происходило слишком быстро, налетая на меня, подпрыгивая то вверх, то вниз, словно я был на американских горках. Я видел улицу — мокрую, сияющую и темную. Она была всего в нескольких дюймах от меня, что создавало впечатление, будто я ползу по земле. Но это было невозможно, потому что все двигалось слишком быстро. Высокие, прямые углы выпирали в поле зрения, улица поднималась навстречу мне.
Я не мог видеть ничего кроме света и улицы в некомфортной близости от меня. Под пальцами я ощущал прохладу фарфоровой раковины, за которую ухватился в надежде устоять на ногах. У меня кружилась голова, а картинки вспышками продолжали атаковать меня, свет все приближался. Вид резко переменился, будто я повернул в лабиринте, и все вокруг стало замедляться.
В тусклом дрожащем свете уличного фонаря виднелись две фигуры, опирающиеся на грязную кирпичную стену. Я смотрел на них снизу вверх, будто лежал на самой земле.
— Надо было оставить записку. Бабушка будет волноваться, — это был голос Лены. Она стояла прямо передо мной. И это не было видением, по крайней мере, не таким как из медальона или дневника Мэйкона.
— Лена! — я выкрикнул ее имя, но она не шевельнулась.
Второй силуэт подошел ближе. Я понял, что это Джон, еще до того, как увидел его лицо.
— Если бы ты оставила записку, они бы использовали ее, чтобы вычислить нас простейшим Поисковым Заклинанием. Особенно твоя бабушка. У нее сумасшедшая сила, — он дотронулся до ее плеча. — Наверное, это семейное.
— Я не чувствую себя могущественной. Я не знаю, что я чувствую.