коз в горах Рифа. Раз за разом он замечал в городах и селениях рабынь, и среди них много чернокожих: служанок в фесских банях, женщин, идущих с поручениями по улицам Томбукту с открытыми лицами, домашних прислужниц при королевских дворах. В городе-оазисе Тишит он встретился с полной неожиданностью: женщины, выучившись сами, обучали девочек и мальчиков до тех пор, пока последним не исполнялось двенадцать лет, когда им приходилось бросать школу и выходить на работы вместе с отцами[537].
Чаще всего он отмечает женщин двух профессий. Во-первых, тех, что трудились в Магрибе на текстильных производствах, в особенности мастериц, выполнявших высококачественную работу: в некоторых местах женщины пряли и ткали шерстяную ткань так искусно, что она выглядела как шелк. В Тунисе ему удалось взглянуть, как женщины прядут тонкую льняную нить: они свешивали веретена из окон, чтобы усилить натяжение пряжи. В Фесе женщины продавали свою льняную пряжу на рынке[538].
Второй профессией была проституция, осуждаемая в Коране (24: 33), но широко распространенная с тех времен, когда жена Пророка, Аиша, подняла свой голос против «позорного поведения» женщин Египта. Йуханна ал-Асад по всей Африке отмечает женщин, занятых проституцией, — в Земле черных, в городах оазисов, в городах по берегам Нила, в Тунисе, в Фесе. Рассказывая о родном городе, он описывает, где это происходило: в гостиницах, в официальных борделях, контролируемых властями, которые собирали с них доход, а также в одном пригороде Феса, полном погонщиков мулов и прочих удальцов, с винными лавками, проституцией и азартными играми, месте «вольностей и вредоносных увеселений». В районе пустыни недалеко от долины Драа он, по его признанию, был так близко от них, что мог сообщить, что «женщины красивы и… приятны, и многие из них — проститутки [meretrice]»[539].
Йуханна ал-Асад видал и некоторых богато разряженных рабынь-куртизанок, талантливых певиц и танцовщиц, которых можно было встретить при дворах султанов и в домах знатных людей и которые занимали видное место в арабских повестях о любви. Особенно запомнились ему эти женщины при дворе Хафсидов в Тунисе, где они услаждали чувственный слух султана Мухаммада ибн ал-Хасана. В Каире он, наверно, слышал имена самых знаменитых певиц своего времени: Хифа Очаровательная, Хадиджа, Бадрия бинт Джурайа[540].
Однако внешность и наряды, а также сексуальная доступность женщин, не занятых ремеслом проституции, привлекали его внимание еще больше. На это обращали внимание и другие арабские путешественники и географы, например Ибн Баттута восторженно отзывался о красоте и изяществе женских фигур в одном йеменском городке, а ал-Бакри утверждал — по книгам и слухам, а не по опыту, — что мужчины, путешествующие среди берберов-гомара близ средиземноморского города Бадис, могут ожидать, что хозяин предложит им на ночь вдовую или другую незамужнюю родственницу[541].
Йуханна ал-Асад приводит подробности о женщинах, которых он видел: в Высоком Атласе, в берберском городе Айт-Аттаб, у них «очень белая кожа, и они ходят аккуратно убранными и носят множество серебряных украшений; их волосы очень черны, и у всех у них черные глаза». Похоже, он предпочитал, чтобы женщины были дородными, потому что не раз связывал это качество с красотой: в одном городе в Хаха женщины — «очень красивые создания, очень белые, полные и очень вежливые и приятные». Здесь, как и в других сельских и горных районах Марокко, он мог легко произвести такую оценку, поскольку женщины обычно оставляли лица открытыми. Ему нравилась «природная белизна» берберских женщин, хотя он также находил «очень красивыми и грациозными» мулаток, которых встречал к югу от Антиатласа и в Сахаре[542].
Он описывает, как носят покрывала, особенно женщины в крупных городах. В Тунисе, как и в Фесе, женщины выходили на улицу с закрытыми лицами, за исключением глаз, но проходящий мимо мужчина все равно мог уловить восхитительный аромат их духов. В Мекнесе женщины из хороших семей почти не выходили из дома, разве что с наступлением темноты, да и то с закрытыми лицами. В Каире, напротив, состоятельных женщин можно было видеть на улицах весь день, великолепно одетых и украшенных драгоценностями с головы до ног, в прозрачных черных вуалях, которые не давали мужчинам видеть их лица, но позволяли им самим глядеть наружу[543].
Он намекает на более непосредственные контакты с женщинами в берберских районах, хотя и не упоминает ничего подобного тому, что допускали хозяева из племени гомара у ал-Бакри. Особенно приветливы оказались женщины берберских кочевников в Сахаре (сегодня мы назвали бы их туарегами): они были «дружелюбны в разговоре, прикасались к рукам и иногда позволяли себя целовать. Но нельзя настаивать на большем, потому что в подобном случае мужчины убивают друг друга». Йуханна ал-Асад рисует такие пары — «приятных» женщин и «ревнивых» мужей — во многих берберских селениях, но только однажды он намекает своим итальянским читателям, как далеко зашел в испытании свирепой вспыльчивости мужчин. Он со спутниками провел три дня в доме земляка, беженца из Гранады, в Эль-Медине, на склонах Высокого Атласа, где «очень красивые женщины [bellissime] предавались тайным усладам с гостями»[544].
Мусульманское учение категорически запрещало как тяжкий грех зинаа любые половые сношения вне брака или законного сожительства мужчины-рабовладельца с его рабыней. Особенно серьезным грехом считалась супружеская измена. В сочинении «Ожерелье голубки о влюбленных и любви» андалузский философ и поэт Ибн Хазм (ум. 456/1064) с сочувствием и пониманием рассказал множество историй о любви и желании, законных и незаконных, в том числе и о себе самом, причем добавил и главу о греховных поступках и силе искушения: «Никто не защищен от дьявольского соблазна»[545].
Йуханна ал-Асад мягко выражает неодобрение той грязной вульгарности, что отличала женскую проституцию в Фесе, и считает, что не что иное, как «великая бедность» заставляет столь многих женщин в Тунисе заниматься проституцией[546]. Прелюбодеяние имело опасные, даже судьбоносные последствия, когда оно проникало в политическую жизнь. Но, описывая флирт и попытки мужчин приблизиться к чьим-нибудь женам и дочерям, он говорит не о грехе зинаа, а только о вопросах чести, когда опасность исходит от ревнивых мужей и отцов.
Что вызывало у него самый сильный гнев — подобный тому, что звучит в коранических порицаниях, в хадисах и исламских религиозных комментариях[547], — это эротические отношения между мужчинами и между женщинами. Женщины-прорицательницы Феса, утверждавшие, что они одержимы джиннами или демонами, предсказывали будущее или служили целительницами, а на самом деле были сухакият (sahacat, как он передает латиницей арабское слово, означавшее тогда «трибады», лесбиянки), то есть