Но все равно ответы на вопросы: Где же Господь? Почему не избавил от трагедии? Забыл ли Он нас? — рождались и формулировались очень трудно. Иоанн ищет скрытый смысл свершившегося. Вдруг его пронзает мысль о царе как о мученике. — Да, все более утверждается он в том, что Господь, попустив такое несчастие, тем призывает народ российский, народ Божий пробудиться от греховного усыпления, очнуться, осмотреться вкруг себя, сознать бездну грехов своих, покаяться и исправиться[195]. «Все очнулись, — записывает впечатление скорбных дней Иоанн. — Все плачут и ахают! Но это ли только нужно? Нужно нравственное очищение, всенародное глубокое покаяние, перемена нравов — языческих на христианские. Омоемся, очистимся, примиримся с Богом — и Он примирится с нами и как мякину разъест и уничтожит всех врагов царя и народа»[196].
И в таковых рассуждениях Иоанн был не одинок. Вся консервативно-монархическая часть общества была того же мнения. Но если царь — «мученик»? То в чем же урок его смерти? — неизбежно возникает еще один вопрос. Ответ в этот раз приходит незамедлительно: его гибель есть свидетельство нравственной трагедии России, а его убийцы — нравственные враги России. «Что же это такое? — возмущался Иоанн. — Открытая дерзкая война своих против своих, против царя и всех его подданных? Ибо здесь все поражаются, если не физически, то нравственно, сердечно… Но, дерзкие и слепые, они воюют сами против себя… истребляют все преступное, свое семя — семя антихриста. Да, антихриста: ибо они его дух. Они воюют против всего, что священно для всех христианских народов, царей; свергнув царей, они хотят водворить безначалие и грубый произвол, безверие, безнравственность, бесправие, страх и ужас. Но не удастся им это».
Вдруг он осознал, что то, что было или казалось столь привычным и неизменным: царь, власть, закон, порядок, обязанности подданных… требует переосмысления, требует от него не только абсолютного признания и принятия, но и каких-то конкретных практических действий. Каких? — он еще не мог сформулировать, но что «надо что-то делать и ему», простому приходскому священнику, чтобы обеспечивать политическую стабильность и не допустить покушений на нее со стороны кого бы то ни было — стало для него очевидным.
В 1850—1870-х годах в дневниковых записях Иоанна Сергиева практически отсутствуют политические комментарии, зримо видно, что он «вне» политических событий в стране. По существу «мимо него» прошли Великие реформы 1860-х годов: отмена крепостного рабства, введение земского и городского самоуправления, перестройка судебной системы, армии, финансов, просвещения, печати и другие преобразования эпохи Александра II.
Политическое устройство России Иоанн воспринимал как само собой разумеющееся и необходимое и единственно возможное. Он относился к царской власти как к проявлению Промысла Божия, как к некоему дару свыше, тесно связанному с божественным даром веры. Убежденность в божественности самодержавия в немалой степени питалась идеей о том, что Бог создал на земле царей по образу своего небесного единодержавия. «Кто посаждает на престоле царей земных? — спрашивает он в дневнике и отвечает: — Тот, Кто Один от вечности сидит на Престоле огнезрачном и Один в собственном смысле царствует всем созданием — небом и землею со всеми обитающими на них тварями»[197]. Для Иоанна, воспитанного на идеалах уваровской триады «Православие. Самодержавие. Народность», эти ценности совместны, едины для всех подданных и не подвластны какому-либо сомнению и уж тем более насильственному изменению.
И вдруг события 1 марта 1881 года раскрывают перед ним страшное обстоятельство: оказывается, есть кто-то, не просто высказывающий сомнение относительно «родных» Иоанну и, как ему казалось, всем россиянам государственно-политических ценностей, но и даже покушающийся на жизнь императора — воплощение порядков, законов, образа веры и жизни!
Возможно ли такое в нравственно здоровом обществе? — задается он вопросом. — Нет! — Отсюда делается вывод: Россия в очевидном нравственном кризисе, обществу необходимо очнуться, покаяться, примириться с Богом, переменить нравы — от языческих на христианские! Но, — убежден Иоанн, — и этого теперь мало: необходима борьба с врагами царя и народа; и ее он, как и другие верноподданные, должен вести неотступно и непременно!.. Так его пастырские обязанности трансформировались и приобретали вполне очерченные обязанности политические. — Однако кто же в стане врагов? — уточняет для себя священник. Ответ, как кажется ему, очевиден: интеллигенция, безбожники, всякий, сомневающийся в истинах православия.
Чувства, которые испытывал Иоанн к погибшему императору, вполне соответствовали тому, что высказал известный российский юрист и историк Б. Н. Чичерин: «Монарх, который осуществил заветные мечты лучших русских людей, который дал свободу двадцати миллионам крестьян, установил независимый и гласный суд, даровал земству самоуправление, снял цензуру с печатного слова, этот монарх, благодетель своего народа, пал от руки злодеев, преследовавших его в течение нескольких лет и, наконец, достигших своей цели. Такая трагическая судьба не может не произвести потрясающего действия на всякого, в ком не помутилась мысль и в ком не иссякло человеческое чувство».
В дневнике Иоанна можно обнаружить не одно место, где он будет вновь и вновь возвращаться к своим чувствам и отношению к погибшему императору. Вот одна из таких записей: «Примири меня, Господи, с памятью убиенного злодеями императора Александра II, который хоть тяжко согрешил в жизни, но человеческими грехами, коих не чужд и я, многогрешный. Прости ему и мне грехи вольные и невольные и излей в сердце мое любовь к венценосному мученику, коему Ты простил грехи за его насильственную смерть. — Он был верующий и доброжелательный; он любил Россию и сам был на войне за освобождение единоверных славян»[198].
Неприязнь, а можно выразиться и точнее — ненависть к «ниспровергателям, бомбистам и революционерам» только возросла, когда Иоанн Сергиев узнал, что «свили они гнездо свое» и в Кронштадте, совсем недалеко от Андреевского собора. Тут можно привести характерную запись-наблюдение из дневника Иоанна: «Офицеры кронштадтские на исповедь и к причастию не ходят. Вот плод вольнодумства! Вот плод театров, клубов, обедов, маскарадов! Развращение души! Приложи им зла, Господи»[199]. Имя одного из «вольнодумцев» стало известно Иоанну — лейтенант Николай Евгеньевич Суханов. В Кронштадт он попал, отслужив несколько лет на Балтике, Дальнем Востоке и в Сибирской флотилии. Следствие выяснило, что с «террористами» — Желябовым, Перовской, Кибальчичем и Колодкевичем — он познакомился зимой 1879 года. На кронштадтской квартире у него проходили собрания с обсуждением политических вопросов.
…В один из воскресных дней собралась большая компания офицеров. Хозяин представил двух штатских, назвав одного Андреем — Желябова, другого Глебом — Колодкевича. Шел общий разговор ни о чем.
— Господа, — через некоторое время обратился к присутствующим Суханов. — Эта комната имеет две капитальные стены, две другие ведут в мою же квартиру. Мой вестовой — татарин, почти ни слова не понимающий по-русски, а потому нескромных ушей нам бояться нечего и мы можем приступить к делу.
Повернувшись к высокому штатскому, прибавил: «Ну, Андрей, начинай!»
— Так как Николай Евгеньевич передал мне, — начал тот, — что вы, господа, интересуетесь программой и деятельностью партии «Народная воля», борющейся с правительством, то я постараюсь вас ознакомить с той и другою, как умею. Мы — террористы-революционеры… — Офицеры вздрогнули и в недоумении посмотрели друг на друга… — убеждены, — продолжал оратор, — что народная революция неизбежна, правительство насквозь прогнило и вместе с самодержавной властью в потоках крови пытается утопить всякий протест… Но вызвать революцию, поднять народ на борьбу, борьбу вооруженную, можно только методом террора в отношении властителей…