— Я не верю, но ты веришь.
— Но…
— Ты можешь перестать задавать бессмысленные вопросы и просто поесть? Посмотри, что я для тебя приготовил.
Мои губы раскрываются, и я делаю паузу, прежде чем взять ложку.
— Ты приготовил это?
— Конечно.
— Конечно? Почему ты говоришь это так, как будто это само собой разумеющееся? Ты никогда раньше не готовил.
— Как я уже много раз говорил, я быстро учусь. Приятного аппетита.
Я еще раз окидываю взглядом еду и делаю неуверенный глоток супа. Насыщенный вкус взрывается во рту, как домашняя еда. Не успела я опомниться, как тарелка опустела.
Перехожу к пасте, и она оказывается еще вкуснее, чем суп. Ягненок просто бесподобен, но я решила не торопиться, отчасти потому, что уже почти наелась и хочу насладиться тем, что ем.
Внезапный ветерок ерошит мои волосы, и по обнаженным рукам пробегают мурашки. Почему-то кажется, что это ощущение не совсем связано с холодом. Я поднимаю взгляд, и еда застревает у меня в горле.
Лэндон, который, как я предполагала, тоже ест, не делает этого. Его внимание опасно сфокусировано на мне, голова лежит на кулаке, а свободной рукой он вертит бокал с вином.
Я с усилием проглатываю содержимое и медленно ставлю посуду на стол.
— Чего ты хочешь?
— Должен ли я чего-то хотеть? — отвечает он с тревожной беззаботностью.
— Ты всегда чего-то хочешь.
— Хм. Может быть, ты права, и я действительно чего-то хочу.
— Чего именно?
— Насытиться тобой, что я и делаю с большим успехом.
Жар поднимается в моей груди и образует узлы у основания живота. Я пытаюсь, но не могу сдержать бессознательную реакцию, когда показываю:
— Ты хочешь, чтобы я поверила, что великий Лэндон Кинг согласится на такой пустяк?
— Мне самому не верится, но я бы не стал называть это пустяком.
— Ты хочешь сказать, что довольствуешься этим вполне нормальным свиданием и не променял бы его на погоню за мной или удушение?
— Что за кощунство? Конечно, променял бы. Но, видимо, в таких ситуациях лучше идти против инстинкта. Мне не очень понятна эта шумиха вокруг эмоций, но я пытаюсь.
— Пытаешься что? Иметь их?
— Глупости, — его губы приподнимаются в явном отвращении, и он заглушает его глотком вина. — Я стараюсь не использовать свое понимание эмоций в разрушительных целях. По крайней мере, не с теми, кто имеет значение.
Удар.
Удар.
Удар.
Мое сердце едва не вырывается из грудной клетки. Я медленно вдыхаю и выдыхаю, пытаясь, нет, отказываясь снова попасть в паутину хаотичного мира Лэндона.
— Значит ли это, что ты не рассматривал другие варианты?
— Какие другие варианты?
— Девушек, которые бросаются на тебя, готовые удовлетворить твои самые дикие желания.
— Единственная девушка, с которой я хочу удовлетворить свои дикие желания – это ты, так что все остальные – лишние.
Я сглотнула, сердцебиение все еще отказывается успокаиваться.
— Ты хочешь сказать, что у тебя не было соблазнов? Ни капельки?
— Нет. Я перестал ходить в секс-клубы после того, как ты появилась в моей жизни.
— Ты ходил в секс-клубы?
— Все время. Я ходил туда в основном для того, чтобы удовлетворить свои эксгибиционистские наклонности.
— И теперь тебе это не нужно?
Его глаза потемнели.
— Абсолютно нет. Одна мысль о том, что кто-то может увидеть тебя голой, приводит меня в состояние убийства.
Я прочистила горло.
— Я не знаю, чем вызвана эта перемена, но это неважно. Если ты снова причинишь вред моей семье, включая Джереми, я не только никогда больше не буду делить с тобой пространство, но и сделаю своей миссией уничтожить тебя.
— О? — язвительная ухмылка приподнимает уголок его губ. — Ты упомянула форму уничтожения?
— Ты думаешь, я шучу?
— Отнюдь. Поэтому я и рискую.
— Рискуешь?
— Я же говорил тебе, что вся эта сентиментальная белиберда мне не свойственна, — он делает еще один глоток вина и смотрит в беззвездное небо вдалеке.
— Тогда как ты собираешься ей научиться, а не просто подражать?
— Как я уже неоднократно говорил, я гений.
— Интеллектуальный IQ отличается от эмоционального IQ. Ты можешь набрать двести баллов по первому, но по второму у тебя будет минус двести.
Он цокнул языком, и первые признаки раздражения проступили сквозь морщинки вокруг его глаз и рта.
— Я гораздо выше и рациональнее, чем глупцы, которые позволяют своим чувствам диктовать им их действия. Что такого высокого и могучего в том, чтобы испытывать эмоции?
— Ты действительно этого не понимаешь, не так ли? — показала я, не испытывая ни гнева, ни разочарования. Я всегда думала о состоянии Лэндона в клиническом смысле, или, может быть, так я винила его за все то дерьмо, которое он постоянно ворошит, но сейчас я впервые поняла, что он, вероятно, не знает ничего другого.
Он никогда не испытывал никаких нормальных эмоций, которые испытывают многие из нас. Ни настоящей любви, ни грусти, ни душевной боли, ни чего-либо сентиментального.
То, что он может их имитировать, не означает, что он может их чувствовать. Именно поэтому он смертельно опасен, когда пользуется чужими слабостями.
Отсутствие эмпатии и чувства вины делает его совершенным психическим оружием.
Именно поэтому он раздражается, когда его заставляют действовать вопреки своей природе.
— Что? — спрашивает он непривычно жестким тоном.
Сила Лэндона в его способности не волноваться и не раздражаться, как древний, неприкасаемый Бог с тысячами последователей.
Он прав. Теперь все по-другому.
Он определенно пытается идти против своих принципов, и это выбивает его из колеи. Почему-то внутри меня что-то смягчается, и я не могу не почувствовать нотку радости от того, что он пытается вести себя по-другому.
Ради меня.
Не для кого-то другого. Только ради меня.
Я качаю головой и решаю сосредоточиться на чем-то другом.
— Если ты хочешь научиться эмоциям, я могу помочь.
— О? Я думал, ты самопровозглашенная безэмоциональная плохая сучка.
— Плохая сучка – да. Безэмоциональная – нет. Мне просто нравится преподносить урок тем, кто издевается надо мной или моей семьей. В любом случае, позволь тебя спросить, — я делаю глоток колы. — Кто из твоей семьи и друзей приходит тебе на ум, когда ты слышишь слово «любовь»?
— Что это такое? Любительская терапия? — он сморщил нос, как будто учуял что-то неладное. — Почему в последнее время у всех, кажется, есть воображаемая лицензия?
— Просто ответь на вопрос, Лэндон.
— Мама и папа. Давай следующий скучный вопрос.
— Почему они на первом месте?
— С тех пор как я был маленьким, они всегда уважали, боготворили и заботились друг о друге. У них никогда не было ссор, которые длились бы дольше одного дня. Они любят друг друга до одержимости, как по мне. На мой вкус, слишком много публичного проявления чувств.
— Ты когда-нибудь думал о том, чтобы иметь такие же отношения, как у них?
— Нет. Потому что я не вижу ажиотажа вокруг любви и стратегии компромисса, которую они используют в своем браке.
— К кому из них ты чувствовал себя ближе?
— Вначале к папе. Потом к маме, потому что у нас общие художественные ценности и еще она сказала, что я лучший художник, чем она или кто-либо из ее знакомых. Сейчас ни то, ни другое. Я понял, что моя личность и их настолько разные, что я мог бы и не быть их сыном. Я это не ненавижу. Но и не люблю. Я просто понимаю это так, как должен понимать каждый человек, а не превращаюсь в королеву драмы… Почему ты смотришь на меня так, как будто тебе меня жалко?
— Я не жалею тебя, — мне просто необъяснимо грустно за него. Может быть, он этого и не чувствует, но то, что он рано понял, что так сильно отличается от близких ему людей, должно быть, очень сбивает его с толку.