– Уложишь меня? – спросила она. – Наша последняя ночь перед разлукой. Помнишь, я обещала быть твоей рабой любви? – Шеннон с надеждой обняла его за шею. – Ты не передумал ехать?
– Нет. Я уезжаю на рассвете.
– Можно, я поеду с тобой? – Она безнадежно вздохнула. – Окей, я знаю, что ты скажешь. Но я слишком взволнована, чтобы спать одной… по крайней мере, сейчас. – В синих глазах мерцал намек. – Расскажи мне о малыше. Он родился в ту ночь, когда я видела сон?
Джону не хотелось подтверждать этого, но он никогда не лгал этой женщине и не стоило начинать.
– Да, в ту самую ночь. Совпадение. Но для вас с Кахнаваки это, несомненно, предвидение?
– Его назвали Джон Катлер?
– Церемонию именин отложили до нашего возвращения. Но мне сказали, что Малиновка выбрала имя Coutean Noir.[27]
– Что? Ведь собирались назвать «Джоном»?
Джон не смог сдержаться, рассмеялся. Он предполагал, что Шеннон возмутится.
– В некотором смысле ребенка назвали в мою честь. Ты помнишь нож, каким Кахнаваки порезал тебе руку? Это – мой подарок. Нож с черной рукояткой.
– «Coutean Noir», – повторила Шеннон. – Черный нож? Но почему так, вместо Джон?
– Малиновка учла желание мужа назвать ребенка в мою честь. Но ей хотелось выразить свою любовь к французскому языку. Прекрасное имя, по-моему. Ты согласна?
– Да. Но поверишь ли, я видела во сне этот нож. Кахнаваки разрезал им пуповину.
– Потрясающе. Пора в постель.
– Мне нужно попрощаться с гостями. Не хочу разбить Гастону сердце пренебрежительным обращением.
– Он мне противен, – с жаром сказал Джон. – Поговори, пожалуйста, с Мередит о нем.
– Он очарователен, – пошутила Шеннон.
Джон почувствовал облегчение.
– Надеюсь, ты не воспринимаешь всерьез его комплименты.
– Не серьезнее, чем твои шуточки. Ты назвал мой акцент «отвратительным».
Джон прижал ее к себе.
– Твое знание французского становится опасным, – его губы коснулись шеи, уха. Он знал, что перед этим она не устоит.
– М-мм… возьми меня с собой. Завтра утром мы займемся любовью в лесу. Это так прекрасно.
– Лес будет с нами всегда. Наберись терпения, cherie.
– Нет, он не будет с нами всегда.
Джон напрягся, уловив признаки приближающегося приступа отчаяния. Когда же это кончится?
– Шеннон, скажи, что случилось?
– Там не всегда будет лес, – повторила она печально. – Все эти деревья срубят… Однажды придет человек и уничтожит лес.
Джон не мог видеть ее отчаяние. Он схватил ее за плечи и встряхнул.
– Человек срубит деревья, но на их месте вырастут новые. Так устроен мир. Это не значит – смерть. И не только человек уничтожает деревья, но и бобер…
– Когда ему необходимо, как ты говорил. Только человек способен очистить от леса землю, построить поместье и оставить свой след на земле. И грядущие поколения будут помнить о нем, наследовать, владеть. Как больно!
– Вздор!
– Разве? А что ты скажешь о Пенсильвании?
– О чем?
– Да ладно, – Шеннон на минуту задумалась. – Лет через двадцать человек по имени Уильям Пени назовет в свою честь тысячи акров земли.[28] Через триста лет каждый школьник в Америке будет знать о лесах Пенна, но эти леса нужно будет лишь представлять себе в своем воображении. Их нет, но в веках осталось имя, его имя. – Шеннон прижалась к Джону. – Не станет не только деревьев. Сюда придут тысячи людей. Они будут охотиться на животных, чтобы есть… и для развлечения. Из-за их жадности и неумеренности будут полностью уничтожены некоторые виды животных.
Он взял ее лицо своими большими руками и серьезно сказал:
– Шеннон, я не допущу этого. Клянусь жизнью сына Кахнаваки.
Сначала глаза Шеннон засияли, потом погасли.
– Один человек не сможет помешать, Джон. Даже такой удивительный, как ты.
– А одна женщина сможет?
– Нет.
– Тогда почему ты обвиняешь себя? Ты только женщина, к тому же ненормальная.
– О, Джон…
Он поднял ее на руки и прошептал:
– Мы поднимемся по черной лестнице. Тебе пора отдохнуть, любимая. Мне нужно выехать пораньше.
– Я буду тосковать по тебе.
– Постараюсь побыстрее вернуться.
– В июне мы должны быть вместе. Это важно. Знаю, это глупо…
Шеннон была в изнеможении. Теперь она заснет, как в трансе, на несколько часов. Неужели эти чары никогда не рассеются? Периоды ясного ума и здравого смысла становились все продолжительнее, и Джону показалось, что она поправляется. «Но сегодня, – подумал он печально, – надежды рухнули». Шеннон уверена, что они пробудут вместе несколько недель, потом она «исчезнет». Ее странный рассказ о двадцатом веке, где женщины становятся адвокатами, а леса лишаются деревьев; утверждение, что ее сестра от нее на расстоянии в триста лет… Все так пугающе мрачно, будто в ее короткой жизни с ней обходились жестоко, а ее сокровенные желания после травмы превратились в бред. Шеннон удалилась от своего «дома» на такое расстояние, – не физическое, а временное – какое придумал ее ум.
Если она, наконец, выздоровеет, она сможет подробно рассказать ему о прошлой жизни. Он разуверит ее раз и навсегда, убедит, что у нее было временное помрачение сознания.
«Все в прошлом», – скажет он, а в настоящем и навсегда с нею Джон Катлер, Кахнаваки, клан Волка и весь саскуэханнокский народ. И они никому не позволят обращаться с ней жестоко.
«Но что делать, если доктор Маршан скажет, что надежды на выздоровление нет?» – спросил себя Джон. Он накрыл Шеннон одеялом, ласково поцеловал в щеку. Вдруг он скажет, что это не бред, а настоящее помешательство?
«Тогда мы с Кахнаваки отведем ее к людям с «лживыми лицами» и попросим вылечить ее с помощью их магии», – пообещал Джон себе. Он никогда не откажется от этой женщины.
Джон смотрел на спящую Шеннон и вспоминал их первую встречу. Даже издали ее взгляд казался теплым, ласковым, а изумрудные глаза – чарующими. Волосы до пояса цвета зрелой пшеницы. Ноги, обтянутые отвратительными «джинсами», такие длинные, стройные, что две ночи его мысли возвращались к ним, мешая заснуть. Он мечтал оказаться в их плену. А голос…
Шеннон, женственная и грациозная даже без таких женских атрибутов, как зонтик или трепетные ресницы. Сначала она боялась его, а ему нравилось ее пугать. Потом они почувствовали друг к другу симпатию, стали подшучивать друг над другом… И их охватил и понес горячий вал любви…
Он всегда был здоровым, крепким мужчиной, влюбленным в жизнь, но только дважды ему пришлось по-настоящему почувствовать, что он полон жизнью – когда сражался рядом со своим братом в неравном бою и когда занимался любовью с Шеннон Клиэри, ощущая ее крепкое, гибкое, податливое тело, слышал ее низкий грудной голос, полный желания, разделяя с ней радости любви…