себя ношу Бога. Господь в конце концов оставляет Его.
Дед мой после войны, незадолго перед тем, как попал в лагерь, а потом в казанскую тюремную психиатрическую больницу, в камере которой был повешен бандеровцами, уже после того, как из всего его поколения большой еврейской семьи остался он один (шесть человек были расстреляны во время сталинских «чисток», погибли на фронте и в Бабьем Яру), говорил отцу:
«Никто из нас не умер в своей постели. Мы все погибаем насильственной смертью. Кажется, на нашем роду еще со времен Христа лежит вина: мы обречены прожить жизнь, не прожитую Вифлеемскими младенцами, и погибнуть их смертью – с последним из них умрет и наш род».
Странное право судить других людей, помимо нас предоставленное, если не навязанное некогда нашему роду по всеобщему согласию, а потом сохранявшееся за ним, также по всеобщему согласию, на протяжении многих поколений, с неизбежностью привело к тому, что поиски справедливости здесь, в этом мире (она сама нередко понималась только как равенство), незаметно для нас изменили и исказили нашу веру, наше отношение к Богу. Та Тора, которая по букве стократно была переписана и прочувствована Исааком (всё это есть в его почерке), постепенно умирала в нас, заменяясь некоей мировой Галахой.
Сейчас неизвестно, была ли мысль, которую я услышал от своего деда о равном количестве добра и зла, отпущенных каждому роду, и о том, что жизнь рода и есть целая человеческая жизнь, а смерть – это листья, облетающие с дерева во время летнего зноя (много поколений она была основой нашего понимания мира), – была ли она дана нам через откровение, пускай ложное, или мы пришли к ней в результате долгого, настойчивого поиска справедливости, увидев в горе грядущую радость, а в человеческой смерти естественное обновление жизни.
В той же бесконечной жажде равенства и справедливости, всё поколение нашего рода, то, к которому принадлежал мой дед, как и тысячи других людей уже в наше время, рассеялось по всему спектру революционного движения – эсеры, меньшевики, большевики, энэсовцы, – а потом сгинуло, так же как и почти все. Незадолго перед арестом дед говорил отцу: «На Христе не было даже первородного греха. Сколько же невинных людей должно было погибнуть, сколько греха должно было совершиться, чтобы мир стал таким, каким был до Него…»
После завоевания в IX веке арабами Испании положение моей семьи еще более окрепло. Влиянию мусульманства приписываю я тот факт, что с этого времени мы начинаем смотреть на себя не как на посредников в мирских и духовных делах, а как на политических вождей всех евреев, призванных возглавить возвращение народа в Израиль.
В 830 году, сразу же после захвата арабами Сарагосы, наша семья была перевезена в Кордову ко двору халифа Абдулрахмана, где ей отвели роскошные помещения. То религиозное и политическое влияние, какое имели в халифате родственники пророка Мухаммеда, среди христиан приписывалось нам. Некоторое время мы занимали весьма странное положение ближайших друзей халифа и его заложников, так как многие арабы искали в нас вождей христианского мира, так же как в потомках Фатимы видели они вождей своей веры.
Наша принадлежность к евреям, которые некогда укрыли и спасли Мухаммеда в Ясрибе, и наши родственные узы, которым арабы всегда придавали определяющее значение, с чтимым Мухаммедом пророком Исой (так они называли Иисуса) привели к тому, что, даже узнав об отсутствии всяких связей между нами и христианством, они были готовы считать христиан еретиками, изменившими роду своего пророка. Уже при том же халифе Абдулрахмане члены нашей семьи получают самые влиятельные и почетные государственные должности – визирей, советников, лейб-медиков, а старшего в роду и арабы, и евреи рассматривают как главу и защитника еврейской общины Испании. После падения в начале Х века гаоната наш род начинает почитаться главой всех евреев Востока.
С каждым годом настойчивее и чаще окружающие нас люди напоминают нам, что мы происходим из дома царя Давида, и мы, уже готовые принять на себя ту роль, которую они нам предназначили, жадно ловим всё новые и новые приходящие с севера известия о расположенном далеко в степях могучем еврейском государстве – новом Израиле. Известий этих становится всё больше, и в середине Х века движимый верой в скорое возвращение в Израиль, в конец изгнания и рассеяния старший среди нас, советник халифа Абдулрахмана III Хасдаи б. Исаак Шапрут поручает Менахему б. Саруку написать письмо хазарскому кагану.
После долгих лет ожидания, когда, становясь лицом к Иерусалиму, мы молились Богу не о себе (в нескончаемой череде гонений и преследований нам была дана передышка), а о благополучии тех десяти колен Израилевых, от которых мы ждали вестей, ответ приходит, и с того дня все наши надежды и мысли связаны с бесконечными степями, протянувшимися от Венгрии до самого Китая, с теми степями, которые многие века давали приют огромным ордам номадов, а теперь укрыли в своих травах десять сгинувших колен народа Божьего.
По-прежнему занимаемся мы порученными нам государственными делами и руководим общиной единоверцев, но все купцы, приезжающие и уезжающие из халифата, знают, что угодить нам легче всего, доставив новые сведения о далеких хазарах. Когда несколько купцов, торгующих с Византией, привозят печальную весть о гибели каганата, мы не верим им, потому что знаем, что степи огромны и, раз укрыв в своих просторах гонимый народ, они и в другой раз дадут ему убежище.
Начинается и кончается реконкиста, объединение Испании, инквизиция, пытки, казни, костры; незадолго до указа, изгоняющего евреев из Испании, мы уезжаем. В считанные месяцы мы пересекаем Францию, Германию, переезжаем в Польшу, оттуда в Литву, через Смоленск и Чернигов добираемся до Киева. От тамошних евреев мы узнаем, что, хотя Хазария давно погибла, новгородские купцы изредка торгуют с последним остатком этого народа, живущим где-то в горах Кавказа.
Надежда не оставляет нас, мы снова садимся в ладью и плывем обратно к Новгороду. На половине дороги Моисея, проделавшего весь этот бесконечный путь, сваливает горячка, и через несколько дней он умирает. Его сын Схария приезжает в Новгород один. Он ходит по улицам города и проповедует. Его не трогают – многие считают его безумным. Он учит о справедливости и равенстве, и вскоре множество людей идут за ним. Последователи Схарии есть уже во Пскове, Москве, Твери, говорят, что среди них даже сам великий князь Московский Иван. Через два года Схария умирает, и гонение – вечная тень его народа – настигает его учеников.
1957–1963
Эпилог
Теперь, когда роман Федора Николаевича окончен, мне остается сделать еще два дела: рассказать о последних годах жизни моего приемного отца и подвести