парил над дорогой почти так же, как когда-то над степью.
Гурин жаловался отцу, что медведь мешает ему мало, а вот с беркутом в одной квартире он жить больше не может. Тот уже год не пускает его в уборную, и ему приходится или пользоваться раковиной, или бегать в общественный сортир на бульваре. Отец посоветовал ему отдать беркута в зоопарк, но Гурин сказал, что любит беркута больше жизни, ни за что не расстанется с ним и лучше сделает из него чучело. Все-таки отцу в конце концов удалось его уговорить, и беркут, кажется, до сих пор жив и обитает то ли в Ленинградском, то ли в Таллинском зоосаде.
В семьдесят первом году Гурин поменял свою квартиру на зимнюю дачу в Переделкино и уехал из нашего дома.
Дело № 3. Швендина Наталья Валентиновна. Учительница математики. Родилась в 1897 году в Воронеже. Глаза и лицо круглые. Волосы серые, волнистые, зачесаны назад и собраны в пучок. В ней есть немецкая кровь, и общим обликом она похожа на немку. Голос звонкий, но твердый и уверенный. Одна нога у нее сухая и короче другой сантиметров на пять. Из-за этого Наталья Валентиновна ходит, подпрыгивая, как воробей. Из семьи мелких дворян: у деда был хутор километрах в двадцати от города. И отец, и трое дядей – земские врачи. Двоюродный брат в двадцать первом году, после окончания гражданской войны, организовал в разных местах России мастерские по производству протезов. Пожалуй, умна. Привыкла делать добро. Круг лиц, с которыми дружна, чрезвычайно широк и разнообразен, причем именно она объединяет их. Отношения со всеми ровные. Гостей угощает великолепным клубничным вареньем. Любит стихи. Познакомился 17 июля 1958-го у Колоуховых.
Пять лет, с четырнадцатого по восемнадцатый год, Наталья Валентиновна прожила в Москве. Все эти годы была очень близка с Ходасевичем и через него знакома со многими другими поэтами – Брюсовым, Волошиным, Бальмонтом, Белым, Цветаевой. Фотографическая память. Помнит мельчайшие детали встреч, разговоров, отношений: кто как был одет, жесты, поведение. Те пять лет жизни Ходасевича, которые она была рядом, может восстановить буквально по минутам. Знает жизненные обстоятельства, предшествующие его стихам, расшифровывает и приземляет их. От этого стихи становятся проще.
Подкармливает и помогает всем окрестным кошкам. Кроме трех своих у нее дома обычно живут одна-две больные, подобранные на улице. Когда я познакомился с Натальей Валентиновной, ее пациентом был розовый, с бельмом на глазу кот. У него было воспаление легких, он хрипел и сухо, как человек, кашлял. Несколько раз он исчезал, но потом возвращался. Зимой шестьдесят первого года, когда кот был уже совсем плох, он снова ушел и больше не вернулся. Наталья Валентиновна долго горевала о нем и говорила, что он ушел, потому что не хотел умирать у нее дома.
Старательно подчеркивает, что и она, и все ее родные были атеисты, но говорит, что дважды, когда они обращались к Богу, Он помог им. В 1903 году ее трехлетний двоюродный брат Костик забрался на крышу дачной террасы, только что прошел дождь, он поскользнулся, покатился вниз и, ударившись о крыльцо, повредил себе позвоночник. Два года он был полностью парализован. Родители возили его и в Москву, и в Петербург, там ребенка смотрели все тогдашние светила, и приговор был однозначным: они сами врачи и должны понять, что ничего сделать нельзя, ребенок никогда не будет ходить.
Так сложились обстоятельства, что когда Костику было пять лет, им снова пришлось поселиться на той же даче. Костик лежал в саду на соломенной кушетке, мать была в доме. Ей показалось, что он зовет ее, она подошла к Костику и спросила, не надо ли ему чего-нибудь. Он сказал ей, что больше не хочет жить. Не помня себя, она схватила мальчика в охапку и побежала по дороге, которая шла в Акатов Алексеевский монастырь. Там в старой церкви она положила его на каменный пол и стала молиться. Она молилась несколько часов, не помнила, что он с ней, и очнулась от того, что он, стоя рядом, трогал ее за плечо и говорил: «Мама, мама, пойдем отсюда, здесь холодно».
Сама Наталья Валентиновна в тринадцать лет заболела костным туберкулезом. Лечили ее многие врачи, но безуспешно. Зимой, когда на ноге открылся свищ, ее перевезли в больницу. Месяц температура была под сорок. Она часто бредила, но, когда была в сознании, понимала, что умирает. В больнице ей приснилось, что если она отстоит обедню в Митрофаниевом монастыре, свищ закроется. Она стала просить свою мать отвезти ее туда. Семья была неверующая, мать не соглашалась и не понимала ее. Наконец брат матери сказал:
– Сделай, как хочет Наташа, хуже не будет.
В феврале на лошадях, укутав в шубы, ее забрали из больницы – она хотела умереть дома. По дороге у Митрофаниева монастыря отец остановил сани и отнес Наташу в церковь. Там он усадил ее у ковчега с мощами Митрофания и оставил одну. После обедни он вернулся за ней и они поехали домой. Через неделю свищ закрылся, туберкулезный процесс остановился, и она, хоть и осталась хромоножкой, выздоровела.
Последние годы Федор Николаевич по-прежнему объяснял себе, что скоро его партия начнет действовать, – но я уже знал, что это не так. Партия нужна была ему только ради нее самой, он хотел лишь ее укрепления и расширения, а не борьбы. Он обманывал себя, убеждая, что партия еще не отлажена, несовершенна и, следовательно, не готова. Как лектор, он брал командировки от общества «Знание» и ездил по всей стране, от Ленинграда до Владивостока, завязывая тысячи новых знакомств и связей. Охотнее всего Федор Николаевич сходился со стариками: через них его партия включала в себя людей, которые уже давно умерли, и власть ее расширялась, захватывая теперь и прошлое.
К середине семидесятых годов в партию Федора Николаевича входили уже все люди, которые жили в то время в России, и все, с кем они когда бы то ни было встречались. Но и тогда он не пустил ее в ход. Напротив, как я уже говорил, 13 января он начал жечь бумаги, касающиеся ее деятельности. В дневнике за день до этого им была сделана запись: «Я рад, что на мне всё кончится, что у меня не будет наследников, и дело моей жизни, моя партия, умрет вместе со мной».
По просьбе Оли – моей дочери и его внучки – я хочу завершить историю жизни Федора Николаевича на другой ноте: стихотворением, написанным им тогда же, когда и роман:
Осенняя прозрачность лесаК зиме приобретает смысл,Деревья – линии отвесаИ плечики от коромысл,С уходом листьев обнажиласьИдея дерева, оноДержало