Анна быстро себя поправила и закончила мысль раньше, чем Сурикова успела понять, что Князева хотела, но откровенно побоялась сказать:
— …я получала высшее образование не для того, чтобы ничем не заниматься.
— Тебе сейчас с дипломом рижским непросто будет устроиться, — подметила совершенно точно Ольга. Девушка дёрнула щекой, будто слова Беловой боль настоящую причиняли, когда жена Саши сказала: — В связи с… последними событиями…
— Я не устроюсь толком никуда, — закончила за Белову Аня. Оля свела брови в жалости, словно Князева не должна была этого вслух говорить, и у девушки неприятно засосало под ложечкой от этого взгляда.
Она продолжила правду-матку рубить:
— Из-за гражданской в Латвии местные работодатели теперь с пренебрежением будут относиться к моему образованию — это понятно. Если и рассчитывать на место, то только в какой-нибудь частной компании. В сферах, проплаченных государством, всё уже схвачено.
— И всем плевать, что ещё полтора месяца назад всё было тихо да мирно… — поддакнула Ольга.
Аня на женщину посмотрела прямо, в себя откашлялась, решив промолчать. Она не стала Белову разочаровывать, сбивать с неё розовые очки, говоря, что в Риге полтора месяца назад точно было не особо мирно.
В начале-середине мая достигли своих пиков бунты в Таллине, и новости о возмущениях соседской республики быстро через границу перебрались в Латвию, население которой ещё с начала девяносто первого года решило вдруг копаться в истории. Спустя добрые сорок лет в составе СССР прибалты опомнились, что не должны быть в составе Союза; тоже мне, озарение!..
Когда с полок стали пропадать товары, при Брежневе считавшиеся основными, и вернулись талоны на еду, когда инфляция поползла вверх с резвостью дикого животного, а сами рижане увидели по дорогам, ведущим из Москвы в Таллин, войска, то стычки и мародёрства стали чуть ли не постоянными. Ни дня не было с самого апреля, чтобы в новостной сводке по радио не упомянули об ограбленном магазине или оскверненном памятнике.
Анна это прекрасно помнила. В какой-то степени она злость Балтики даже понимала и, удивительное дело, разделяла — видно, сказалось окружение в лице супружеской пары Берзиньш, Инте, Андриса…
Князева, наверно, знала, что вернётся в город, на улицах которого за время её недельной поездки в Москву развернётся гражданская война. Знала, что Белов, так сильно изменившийся с восемьдесят седьмого года, правду говорил: в брусчатку Бривибаса впитается кровь мирных.
Она просто… не хотела в это верить. До последнего отгоняла мысли о перевороте в Прибалтике, мечтая искренне вернуться в Ригу после свадьбы Беловых, и пройтись по улицам, ставших родными, не боясь попасть в уличную перестрелку.
Но всё равно понимала, что не вернётся.
Аня Князева ведь, чёрт возьми, девочка умная — она сама так считала, ей так все говорили!.. — и не верит в то, что никак не сбудется.
Она дёрнула щекой, когда поняла, что молчала слишком долго, и мыслями своими разбередила рану, которая, казалось, только-только затянулась коричнево-красной плёнкой застывших лейкоцитов.
Дура.
Ольга чуть к столу наклонилась, заглядывая в глаза Ани в страхе, что девушка плакала. Тогда Князева улыбнулась бывшей Суриковой, но, вероятно, крайне грустно, что Белова ей ответила взглядом почти что стеклянным:
— Я в порядке. Что-нибудь придумаю.
— Это ведь такой труд! — в бессильном возмущении воскликнула Ольга. — Ты, выходит, два языка в университете выучила?
— Упор был на французский и немецкий, да; у меня по ним диплом.
— Это ведь… невероятно! За четыре года, по сути, стала полиглотом. А ведь на филологическом и другие, даже мёртвые языки учат. Не так основательно, конечно, но ведь изучают! Говорят, понимают… что-то там!
Аня не заметила, как усмехнулась; в тот миг Ольга, заведенная настигнувшим её осознанием, напоминала Князевой маму. Обе женщины говорили эмоционально, но Белова чуть сдержаннее была — вероятно, в силу возраста и нахождения в публичном месте.
Новоявленная супруга Саши коротко взмахнула руками, словно этим могла Князевой с трудоустройством помочь, но через секунды перевела дыхание, уже спокойнее заговорила:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты же… столько знаешь, Анютик.
— Как и любой выпускник филологического, по твоим рассуждениям, — подметила девушка, но щеки приятно зажгло в смущении. Князева, может, и острила малость, но она обожала до невозможности, когда с ней обсуждали учёбу. Для Ани эта тема была глотком свежего воздуха в любых разговорах, компаниях и ситуациях.
Вот как это было ей близко — до огня в глазах, до дрожи в голосе!..
— Насчёт других говорить не буду, я их никого не знаю. Но, Аня, твои знания не должны пропадать!
— Саша так же говорил, — поддакнула девушка и сама вдруг поверить не могла, что первый разговор с Беловым был лишь месяц — самый долгий в её жизни — назад. — И, Оля, я нисколько не хочу, чтоб мои умения остались неиспользованными. Только вот боюсь, что на бирже труда перед моим рижским дипломом будут только разводить руками — по крайней мере, в ближайшие месяцы.
«А то и года»
Белова задумалась. Ситуация более, чем мерзкая и банально обидная; ну, в самом деле, почему из-за политики, какой-то там «независимости» Латвии должны страдать обычные люди типа Анны Князевой? Это ведь равно тому, если бы Белова, закончив… эстонскую, например, музыкальную школу, приехала бы в Москву играть в симфоническом оркестре и получила бы отказ из-за таллиннского диплома.
Ольга вздрогнула; она бы была вне себя от злости. Аня как-то голову холодной держит, рассуждает, думает…
Надо Саше сказать. Может, он придумает что? Для жены и сестры двоюродной, всё-таки, он постарается найти место, где Князеву примут не за диплом, подписанный рижскими учеными-профессорами, а за полученные в Латвии знания.
Белова решила точно — да, так и сделает — и, пройдясь взглядом по лицу девушки, посмотрела на губы Ани. На самом уголке блестела капелька оливкового масла, заметная только на солнечном свете, но кроме того Ольга заметила явно смазанную у контура верхней губы помаду.
И тогда её точно молнией шарахнуло. Оля вспомнила, чья это была заслуга, и почти что затухший интерес вспыхнул с новой силой. Будто почти прогоревшие полена разворошили кочергой, поднимая температуру трухлявых огней на десятки, а то и сотни градусов.
Сурикова недолго думала, как разговор в другое русло перевести. Она зацепила помидор, обильно присыпанный сыром, в рот себе положила и произнесла потом:
— Ладно… Анечка, не грузись. Поверь, ты работу уж себе точно найти сможешь. Потом ещё будешь думать, почему свободное время не ценила!.. — уверила женщина, хотя фразе этой своей мало поверила.
Ей Белый такие же слова говорил после случайной встречи в ресторане, на сцене которого Ольга играла на скрипке. Сама Сурикова ему в ответ только глаза закатывала, понимая, что Саша говорил сплошными клише.
И если бы Анна Беловой цокнула языком, Оля бы её поняла.
Она от себя эти мысли и воспоминания отогнала. В последний раз взвесив все «за» и «против», Оля протянула:
— Работа никуда не убежит, Анютик. Не важнее ли будет сейчас о чём-то… более высоком подумать?
Аня всё поняла и захотела сразу, прямо до начала разговора этого, провалиться куда-то под землю.
Она терпеть не могла посторонних мыслей, рассуждений о своей личной жизни. А всё потому, что понимала — подобные беседы в компании подруг могли спутать мысли Князевой с чужими мнениями. Что её решение, на самом деле, самой Ане не принадлежало, что она по-другому бы поступила, если б с друзьями не поделилась.
Девушка сама не раз за собой замечала подобное. Да о чём было говорить, если даже сейчас, спустя два, дьявол, года Князева постоянно вспомнила слова покойной Инте, которая спьяну предположила, что Ане любить нельзя?
Вспоминала и думала, думала, думала до тех пор, пока собственные мысли изнутри не сожрут, не опустошат до состояния худого папье-маше.