Читать интересную книгу Заговор генералов - Владимир Понизовский

- По-разному, - собираясь с мыслями, скупо ответил Путко, все еще не понимая, чего ради подполковник из "Союза офицеров" направил его в этот дом.

- Прежде всего отношение армии к большевизму и к Ленину, настойчиво-мягко уточнил профессор. - Как относятся нижние чины и младшие офицеры?

- Почему именно младшие?

- Позиция старшего командного состава мне известна. Может быть, даже лучше, чем вам... Это каста, воспитанная в строгих представлениях о долге и чести. Даже неотвратимые февральские события почти все генералы и штаб-офицеры поняли с трудом. А вот среди молодых...

Горничная уже вкатила столик с чаем и бисквитами.

- А вот среди молодых... Многие были произведены в офицеры из университетов и институтов, а в учебных заведениях они не могли быть вне политики, - профессор понимающе улыбнулся. - С одной стороны, это хорошо им по плечу разобраться в животрепещущих вопросах современности. Но с другой - многие студенты были подвержены сильному социал-демократическому влиянию. Так как обстоят дела сейчас, после июльских событий? Развеялись иллюзии?

- Нет, - твердо сказал Антон. - Мало кто верил и верит, что большевики - германские шпионы. Влияние идей Ленина все шире распространяется среди солдат и затрагивает офицерский корпус. Вы правы - прежде всего молодежь, младших офицеров.

Милюков по-своему понял решительность ответа собеседника:

- Вы молодец, Антон Владимирович, - вы трезво смотрите на вещи. Здесь, в столице, многие убаюкивают себя... Преждевременно. Опасность возрождения большевизма не ликвидирована. И конечное слово будет принадлежать армии.

"Вот оно что... Хочет получить ориентировку из первых рук..."

- А каково ваше отношение к Временному правительству? К министру-председателю? - продолжил хозяин кабинета.

- Бессовестные болтуны. И самый большой болтун - Керенский.

- Вынужден с вами согласиться, мой юный друг. Александр Федорович, к огорчению, как флюгер. Откуда ветер дует... - Он помолчал, допил чай, неторопливо, со вкусом раскурил трубку, предупредительно раскрыв перед гостем шкатулку с сигарами, сигаретами и папиросами. И как бы между прочим, без понуждения, спросил: - А как относится армия к фигуре главковерха Корнилова?

- До бога высоко, до главковерха далеко... - позволил себе пошутить Антон. - По совести говоря, не знаю.

- Не беда. Время все поставит на свои места. - Милюков мягко улыбнулся. - Когда пробьет час.

Антону почудилась в этих словах перефразировка "дня икс", упомянутого горским князем.

- Что вы хотите этим сказать, профессор?

Павел Николаевич не спешил с ответом. Пососал трубку. Не отрывая мундштука от губ, выпустил ароматный дым. Из-за неплотно прикрытой двери донеслось:

Дни безумия злого Сосчитал уж стремительный Рок, И восстанья иного Пламенеющий день недалек...

Профессор отнял от губ трубку:

- У супруги сегодня день салона... - голос его был снисходителен.

Из залы донеслись аплодисменты.

- А стихи действительно превосходны. Как предзна-менье. Ведь Федя написал их не сегодня - год назад... - Милюков вздохнул. - Год - а как все изменилось, и грядет уже новый, "пламенеющий день". - Он снова пососал мундштук. - Лютер говорил: ум человеческий подобен пьянице - поддержи его с одной стороны, он свалится на другую... Да, продолжает шататься из стороны в сторону род людской, обманываемый, но не теряющий веры в возможность достижения желанной цели. От времен Древней Индии, Египта, Ассиро-Вавилонии и Иудеи жрецы занимались гаданием, пытались раскрыть смысл прошедшего и предугадать таинственное будущее. Да и нынче - только объявится прорицатель, как все к нему валом валят.

- О ком вы говорите?

- Если позволите, и о себе. Хотя признаюсь вам, дорогой друг: не обладаю магическим даром. Не могу, подобно пифиям, подчинять сверхъестественные силы и вызывать знамения. - Он пыхнул благоуханным дымком. - Зато знаю, чего хочу и чего не хочу.

Антон понял: если он рассчитывает что-то разузнать, должен набраться терпения. Разглагольствовать - в манере профессора. Этой манере соответствовал и его голос, обширный и бархатистый.

- Так чего же вы хотите, Павел Николаевич?

- Надеюсь, того же, чего и вы: укрепления могущества и славы России.

- Готов подписаться под этими словами. Но что вы подразумеваете за ними?

Милюков опять повел издалека:

- И мы и большевики боролись против царизма. Различными методами. Но добивались и добились одной конечной цели: самодержавие рухнуло... А далее? Увеличилась или уменьшилась после Февраля сумма добра и зла в отечестве?.. Мы, партия народной свободы, мы, конституционные демократы, хотели и хотим объединить вес классы, все слои общества в едином спасительном гражданском порыве самоотвержения и подвига!

- А чего вы не хотите, профессор? Павел Николаевич оставался верен себе:

- Наша революция началась как общенародная. Но очень скоро она оказалась похожей на поезд, которому стрелочник неправильно перевел стрелку - направил в тупик. Этот тупик - классовая борьба. При классовой борьбе развиваются наихудшие качества населения: корысть, зависть, трусость, презрение к общенациональному... Между тем каждому должно быть ясно, что в России нет ни одного класса, который на своих плечах мог бы вынести всю тяжесть свершенного и на обломках деспотии создать новые формы общественной жизни.

- А пролетариат?

- Вот-вот! - обрадовался профессор, снова по-своему поняв Антона. - Вы мне подсказываете догмат большевиков. Теперь, слава богу, уже почти для всех становится очевидным то, что мы знали всегда: российский пролетариат не обладает государственным разумом. Да и откуда было набраться его? Единственный свет, который был доступен так называемому революционному пролетариату и его партии, - это сумеречный свет подполья. А вы знаете: свет, проникающий в узкую щель, создает оптический обман, искажает все пропорции... Мы, кадеты, вели борьбу легально, при нормальном освещении. И у нас нет аберрации зрения. И неужели мы, образованные и эрудированные люди, уступим право государственного мышления каким-то фабричным с их двумя-тремя классами церковноприходского?.. Абсурд! И еще один догмат большевиков и их лидера Ленина: революция - для пролетариата. Вот этого мы тоже не хотим. Наоборот, мы хотим, чтобы пролетариат служил для нашей революции.

Он добродушно сквозь линзы пенсне посмотрел на офицера:

- С вами очень приятно беседовать. Вы умный человек и понимаете самую суть. Жаль... - он показал трубкой на повязку. - Подлечитесь - и снова на фронт?

- Царапина. Нет, я командирован в Москву. На какое-то совещание.

- На Государственное совещание? - встрепенулся Павел Николаевич. И спова в его топе Антон уловил нечто общее с тоном князя.

- Это совершенно меняет дело! Я тоже там буду... А вы не могли бы выехать в Москву несколько раньше?

- Зачем?

- Понимаю: фронтовику отказаться от соблазнов столицы... Но мы, общественные деятели, решили накануне Государственного совещания провести свое. В узком кругу. Для выработки неких важных намерений. Я, как один из организаторов, с удовольствием пригласил бы вас. Как представителя достойнейшей части молодых офицеров-фронтовиков.

- Благодарю... Большая для меня честь... Однако... Антон понял: вот оно! Как в детской игре: "холодно, холодно..." и вдруг сразу - "горячо!". Но не следует выказывать явную радость.

- Если все же надумаете, ждем вас восьмого августа поутру в особняке Рябушинского на Спиридоновке. Вы Москву знаете?..

Вот теперь ему было с чем спешить на Фурштадтскую. В голове звучала последняя фраза стихотворения Соллогуба: "И восстанья иного пламенеющий день недалек..."

На Фурштадтской он Дзержинского не застал. В квартире ЦК был Василий. Путко подробно рассказал о всех встречах дня.

- Ну что ж, по-моему, первая твоя разведка боем прошла оч-чень удачно. Нового для нас не чересчур много, не возносись, однако предложение Милюкова заблаговременно отправиться в Москву... Вот это стоит хорошенько обмозговать. Вчера Центральный Комитет обсуждал наше отношение к московскому совещанию. Сегодня вечером разговор будет продолжен...

Зазвонил телефон. Василий снял трубку. Отдал какие-то распоряжения. Вернулся к прерванному разговору:

- А как держался Милюков? Эдаким тургеневским барином?.. Я его хорошо знаю: Павел Николаевич читал нам в университете лекции по истории. Интересные были лекции. Эрудит!

Продекламировал:

Роскошь, бархат и портьеры,

Много серебра,

Снимки Ниццы и Ривьеры,

Бронзовые бра...

Русских классиков творенья,

Теплый кабинет...

Тут не может быть сомненья,

Ясно: вот кадет!

- Точно! - рассмеялся Антон, вспомнив столик под торшером.

- Это я еще в шестом году в каком-то сатирическом журнальчике вычитал, запомнилось, - отозвался Василий. И тут же с шутливого тона перешел на серьезный: - Да, кадеты трусливы именно потому, что привыкли к "теплым кабинетам", "бархату и портьерам", привыкли загребать жар чужими руками. Но тем они и опасны! Они стоят за спиной всех заговоров против революции. Это оч-чень хорошо, что ты приглянулся их атаману.