полицейскую сирену и запаниковала. Я тринадцать лет не выходила за пределы лечебницы и была в ужасе от того, что они должны были со мной сделать, если бы нашли меня.
Сесилия снова начала кашлять, не в силах сделать вдох своими хрипящими и свистящими легкими. Медсестра наклонила ее вперед и гладила по спине, пока кашель наконец не затих.
– Знаю, она вряд ли когда-нибудь сможет меня простить, – прошептала Сесилия. – Но я хочу рассказать ей, как мне жаль.
Глава двадцать девятая
Гарриет
Июль 1952 года
Гарриет Уотерхаус сидела в автобусе, который ехал до психиатрической лечебницы Гринуэйс, и крепко держала дочь за руку. Время от времени Ребекка поднимала на нее взгляд и широко улыбалась. Ее зеленые глаза блестели, а длинные светлые волосы были убраны в хвост и перевязаны лентой кремового цвета.
Когда они сели в автобус, женщина средних лет, сидевшая рядом, заулыбалась.
– Какая красивая у вас дочка, – сказала она, не сводя с Ребекки глаз, как и многие до нее. Гарриет невольно улыбнулась. Она всегда знала, о чем думали эти люди: как такая невзрачная женщина могла произвести на свет такую красоту? Даже в пять лет Ребекка была точной копией своей матери: у нее был проницательный взгляд Сесилии, ее прелестное лицо, ее алые губы. Она двигалась с тем же изяществом и говорила с неизменной улыбкой, словно все, что она открывала для себя, наполняло ее восхищением и счастьем. Когда Гарриет под радостный щебет своей малышки вставала позади нее, чтобы уложить ей волосы, как когда-то она укладывала волосы Сесилии, она словно возвращалась в прошлое. По сравнению с ней Гарриет казалась безжизненной: у нее была бледная кожа, бесцветные волосы, угрюмые глаза. Как и ее родная мать, Ребекка сияла, а Гарриет было суждено навсегда остаться в их тени.
Кондуктор объявил их остановку, и Гарриет постаралась унять охватившее ее волнение. Она встала, и Ребекка последовала за ней. Выйдя из автобуса, Гарриет сначала посмотрела на здание из красного кирпича, полускрытое воротами из кованого железа, затем на Ребекку. Каждая клеточка ее тела кричала, что она должна была бежать прочь, что если она переступит с Ребеккой порог лечебницы Гринуэйс, то совершит ошибку, которую уже никогда не сможет исправить. Но Джейкоб был отцом этой девочки, и Гарриет была уверена, что однажды их время истечет и ей придется отвечать на вопросы о ее малышке. Тем не менее, когда этот момент наконец настал, представ перед ними в виде мисс Клары и мисс Этель, зашедшими в одну с ними лавку, Гарриет совсем не знала, куда ей деваться и что говорить.
8 июня 1952 года
Дорогой дневник,
Я всегда знала, что прошлое настигнет нас, что мы не сможем прятаться вечно. Как и со всеми важнейшими событиями в жизни человека, еще секунда – и все это могло бы не случиться. Мы с Ребеккой только расплатились за мороженое и уже шли к двери, как вдруг вошли мисс Клара и мисс Этель. Я заметила их раньше, чем они меня, и попыталась быстро пройти мимо, но поняла, что они нас заметили. Мое сердце заколотилось, и вот мисс Клара окликнула меня.
Я вежливо улыбнулась, но мысли беспорядочно метались у меня в голове.
– Как поживаете, Гарриет? – спросили они, глядя на Ребекку, которая была полностью сосредоточена на своем мороженом. Голова от них шла кругом. Если я так хотела, чтобы нас никто не нашел, мне следовало бы уехать подальше, но у нас совсем не было денег, нам было некуда податься. То, что мистер Робертс приютил нас на своей ферме, было чудом, ни больше ни меньше, и мне казалось, что сама Сесилия приложила к этому руку. Я чувствовала ее дух в «Сивью». Пусть я знала, что ее больше нет, мне казалось уместным растить ее девочку в месте, которое она любила больше других. Я словно была прикованной к нему, не способной его покинуть. Но в тот момент, когда Ребекка стояла в шаге от меня, а мисс Клара и мисс Этель внимательно рассматривали ее, я пожалела, что не убежала в тот день с крошкой Ребеккой куда-нибудь далеко-далеко, чтобы никогда не возвращаться.
– Боже, что за чудесный ребенок! – воскликнула мисс Клара.
– Какая красивая у вас дочка, – добавила мисс Этель. Они стали наперебой восхищаться моей малышкой. Они стали свидетельницами двух моих выкидышей, а во время второго, когда мое положение было совершенно невыносимым, именно они вызвали мне врача. Они всегда были невероятно добры ко мне, и я не хотела им врать.
Тед Робертс с самого начала был уверен в том, что Ребекка была моим ребенком, и я не стала его поправлять – все равно Сесилия была мертва. Я сказала ему только то, что моего мужа поместили в местную психиатрическую лечебницу после нервного срыва, а я вследствие этого лишилась своего места. Согласно моей версии, мы приехали в бухту Уиттеринг в поиске работы, но, когда я вышла из автобуса, начался жуткий шторм. Рассказывая все это мисс Кларе и мисс Этель, я, однако, почувствовала, что невольно краснею.
– Сколько ей? – спросили они, и я сжала руку Ребекки и притянула ее к себе.
– Пять, – ответила я, не желая больше говорить ни слова.
– А где вы теперь живете?
У мисс Клары на лице было слишком много румян; она напомнила мне жену из кукольного представления, на котором мы только что были.
– Мы слышали, что вы больше не работаете в особняке Норткот, но совсем не знали, куда вы переехали, – пояснила мисс Этель.
– Да, к нам домой приходил полицейский, спрашивал о вас, но мы не смогли ему ничего ответить, – тут же поспешила добавить мисс Клара, и я задумалась о том, сколько раз они обсуждали эту историю у себя дома.
– Полицейский? – прошептала я, пытаясь скрыть тревожные нотки в голосе.
– Да, – ответила мисс Этель. – Очевидно, врач из Гринуэйса пытается вас отыскать. Это к нему ваш муж поступил на лечение.
– Да, – кивнула мисс Клара. – Он оставил свой номер телефона. Кажется, записка все еще на каминной полке.
Я представила, как мисс Клара записывала номер, а потом вешала его на позолоченное зеркало, стоявшее на каминной полке, с которой я на протяжении почти десяти лет каждый день вытирала пыль. Представила, как сегодня мисс Клара и мисс Этель вернулись бы домой после пляжной прогулки, но всю дорогу в поезде они бы обсуждали между собой нашу встречу, а в конце концов решили бы позвонить