Читать интересную книгу Яконур - Давид Константиновский

Вот каков он был.

«Стукнем чашу с чашей дружно! Нынче пить еще досужно; завтра трубы затрубят, завтра громы загремят»… Элэл провел языком по сухим губам и продолжал вслух, однако тихо, чтобы не смутить никого там, за дверью: «Выпьем же и поклянемся, что проклятью предаемся, если мы когда-нибудь шаг уступим, побледнеем, пожалеем нашу грудь и в несчастье оробеем…»

* * *

Назаров ждал этого. Вот уж сколько ждал… Пусть однажды возможно было от него отказаться; пусть. Но он знал, что без него нельзя обойтись, что наступит момент, когда его позовут, события шли к этому, надо было только выждать.

Обиды не пьянили Назарова, наоборот, он анализировал более четко и трезво, чем обычно. Вдовин был еще нужен Назарову, и Назаров выжидал, когда он наконец понадобится Вдовину.

Тем временем — наблюдал. Делал это не из одного, любопытства, Назаровым руководил личный интерес к игре. Наблюдал за маневрами Вдовина и реакцией Герасима… Герасим делал вид, что не понимает! Не могло же быть так, что он в самом деле не понимал? Да любому ясно было, что происходит. А Герасим упорно делал вид, будто не понимает; будто это его не касается; и даже — будто он стал другим!..

Между тем терпение у Вдовина иссякало, Назаров понял это, когда Вдовин принялся за Саню. Какую-то дохлую работку, статистические расчеты предложил Герасим сделать Сане для модели, Саня, конечно, рад был ему услужить и незаметно насолить шефу; Вдовин, по-видимому, узнал об этом сразу, да промолчал. Но вот Вдовин взялся за Саню и смял его; блокировал; отобрал у Герасима его приятеля. Саня был уже готов к этому времени. Созрел. Стоило ему увидеть, как может Вдовин давить по-настоящему, и все сочувствие Сани мгновенно улетучилось. Еще не дошло до открытого конфликта, а Саня уже сдрейфил и дал задний ход. Впрочем, его поведение можно было расценить как реалистическое: он осознал опасность и рефлексировал, почти на биологическом уровне; не мог же он и дальше заблуждаться в том, что такое симпатия и что такое сила, — понял, насколько зыбким стало его благополучие и как близки потери, и перебросился на ту сторону, которая сильнее. Колебаний практически не было, Назаров их почти не заметил, Вдовину тем более они остались не видны; так что все обошлось для Сани вполне благополучно…

А Герасим опять будто не понял, что произошло! Он, взрослый человек, которому никак нельзя отказать в уме и реализме, делал вид, словно ничего не случилось… Нет, Герасим упрямо продолжал стоять, как оловянный солдатик! Когда Назаров читал дочерям эту сказку, солдатик представлялся ему в образе Герасима. Он стоял со своей навязчивой идеей построить модель, со своими симпатиями к Михалычу и Захару, как солдатик со своим ружьишком, на углом кораблике, посреди ветров, раздуваемых Вдовиным!

Итак, Саня был выключен из игры; Вдовин таился, выжидал. Ждал и Назаров. Он вычислил Герасима, знал, чего Герасим добивается! Самому, единолично захватить лидерство, заполучить все — ни тематикой, ни авторитетом у ребят не поделиться со Вдовиным… Цель достаточно крупная, и конечно же Герасим решил идти к ней напролом, игнорируя любые события! Назаров понимал, что маневров с Саней здесь не хватит. Необходим потенциал помощнее. И продолжал выжидать, когда понадобится он. И вот — Вдовин зовет его…

Семинар, конечно, был последней каплей!

Назаров нужен Вдовину, как Вдовин сейчас нужен Назарову.

Поправил в приемной галстук… Раскрыл дверь. Вошел.

Он стоит в кабинете Вдовина, остановился, войдя; у той самой двери, через которую он выходил тогда, когда Вдовин от него отказался.

Еще вполне молодой человек. Нужный человек. Нужный молодой человек. Моложе Вдовина, покрепче, увереннее, с более твердым взглядом. Моложе и посильнее… Живое открытое лицо, волосы — с первыми признаками седины; одет просто и хорошо.

Его руки… Ничего примечательного. Не знаю, что сказать о них. Совсем нечего. Обыкновенные. Очень чистые руки.

Назаров — один из огромного числа людей, пришедших в науку, когда ей потребовалось все больше и больше работников. Число это слишком велико для того, чтобы его могли составить люди в каких-то известных отношениях однородные. Среди них немало оказалось привлеченных высоким престижем профессии и материальными благами; каменистые тропы познания, следовательно, понимались ими как должностные лестницы… Перечитал абзац и нашел много слов и сухих, и жестких; ну что ж, коли так и было. А работники требовались чрезвычайно, а растворение в общей массе происходило легко, — и, может, благодаря тому и другому их приняли вполне лояльно, совсем, кажется, небольшой терпимости достало, чтобы дать им хорошо прижиться. Они, кстати, не выкидывали таких номеров, как, скажем, Яков Фомич, как Михалыч или Герасим! Напротив. Это подкупало, особенно руководителей. Пришельцы становились надежной, прилежной, отлично управляемой частью механизма… Исследовательские результаты, правда, у них реже получались блестящими, — это как-никак были не ученые, а научные работники. Однако ни в коем случае их нельзя было попрекнуть ни бездарностью, ни леностью; способные и трудолюбивые, они хорошо делали очень важные дела; да вскоре без них, как и безо всех новых людей, уже ничто и не могло бы существовать и двигаться.

Будучи одним из них, Назаров в то же время выделялся одаренностью, которая соединялась с упорством и точным пониманием того, чего он хотел. Это сочетание сделало его ведущим специалистом в своем направлении; теперь Назаров планировал последующие шаги. Ему удалось выйти наверх, и вот уже среди лидеров он дрался за положение в науке и блага, которые оно дает. Он готов был добиваться своего хоть ценой подлости, хоть ценой инфаркта; согласен был, таким образом, платить и совестью и здоровьем — собственным сердцем и в прямом, и в поэтическом (Назаров!..) смысле слова. В этой драке у него имелись преимущества: немалый резерв лет, здоровье, энергия, особенный талант, современное образование; преимуществом — он сознавал — оказалось и то, что ему была безразлична безнравственность других.

Действовать Назаров старался так, дабы никто ни в чем не мог его упрекнуть. Он понимал, что это — по крайней мере пока, на его нынешней ступеньке, — едва не самое существенное из правил. Он умел ждать. Ничего не предпринимал, не удостоверившись, что наступил его момент. Выждав — действовал. В результате почти все в его карьере устраивалось как бы само собой. Упреки, когда их пытались предъявлять Назарову, оказывались в конце концов несущественными, во всяком случае ниже того уровня значимости, с какого он начинал обращать на что-либо внимание; они не задевали ни самолюбия Назарова, ни главных его интересов.

Вот он притворил за собой дверь; он в кабинете Вдовина; и пойдет сейчас дальше.

Назаров проходит к столу Вдовина, садится в кресло.

Вдовин:

— Я обдумал… Ладно. Переходи ко мне. Со всей твоей лабораторией.

Назаров (про себя): «Понятно… Кого убрал, кого пугнул, кого сманил. Теперь все пойдет в ход, чтобы насолить Герасиму. Это еще только начало, не крупно еще, все, конечно, впереди. Важно, что началось. Вступить в игру…»

Вдовин:

— Но — условие… Займешься моделью. Не параллельно Герасиму, а в контакте с ним.

Назаров (про себя): «Вот как… Разумеется, к чему лить кровь, зарабатывать дурную славу. Кто будет у меня заниматься моделью? Бред. Кому-нибудь из аспирантов всучить, двум-трем. Вот скоро уже и сможет Вдовин звонить повсюду: видите, я всей душой было к этому направлению, людей на него бросил, но — посмотрите, как оно бесплодно, как оно жалко. Известный вариант. Не спеша прикрыть, при всеобщем одобрении. Можно и вообще без суеты, просто подождать, пока само завянет, главное — делать вид, что поддержал бы, да нет возможностей, и — терпение, терпение… Если же станет у Герасима получаться, можно быть и поактивнее, сляпать там что-нибудь, а когда уже все созреет, на заключительной стадии — передать, в интересах науки, для успешного завершения из одной лаборатории в другую, довести модель быстренько и самим ее продать…»

* * *

ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «Старые времена. Тканье кисеи было ремеслом джентльмена. Ткачи всем своим видом походили на офицеров в высшем чине: в модных сапожках, гофрированной рубашке и с тросточкой в руке они отправлялись за своей работой и иногда привозили ее домой в карете (Кромптон). Но — техника. Первым толчком явилось изобретение Вильяма Ли, священника из Ноттингема, 1589 (брошюра XVIII века). Вязальный станок состоял более чем из 200 частей, сделанных кузнецом, столяром и токарем, количество спиц доходило до 100, каждая действовала одновременно, и помещались они на стальной раме (петиция Карлу II). Поток изобретений: летучий челнок Кея (1735), прялка Дженни Харгревса (1765), механический ткацкий станок Картрайта (1790) и т. д. Промышленность. Брат Ли, взявший в свои руки все дела после его смерти, вернулся в Англию. Этим самым в Лондоне установился центр промышленности, которая настолько быстро развивалась, что уже в середине XVII века во всей Англии насчитывалось 660 станков (сэр Джозайя Чайльд, „Рассуждение о торговле“ (1670). Следствия. Я слышал, что в промышленных округах Йоркшира все больше проявляется отчаянная нужда и бедность (лорд Оклэнд). Когда машина постепенно овладевает известной сферой производства, она производит хроническую нищету в конкурирующих с нею слоях рабочих. Когда переход совершается быстро, ее действие носит массовый и острый характер. Всемирная история не знает более ужасающего зрелища, чем постепенная, затянувшаяся на десятилетия и завершившаяся, наконец, в 1838 г. гибель английских ручных хлопчатобумажных ткачей (Маркс, „Капитал“). Бесконечной жестокости хозяев по отношению к рабочим нет примеров в летописях тирании и насилия, ибо ткачи едва-едва зарабатывали себе на хлеб, и масса семей влачила самую жалкую нищенскую жизнь (дневник Роуботтома, ткача из Ольдгема). Начало. Джентльмены! Ваше время взяться за любопытные изобретения, отобравшие работу у бедняков… От солдата, вернувшегося к своей жене и плачущим сиротам (анонимное письмо к „мистеру Бенджамену Эрбгауз, члену парламента от Хидена“)».