и менее интересными на вид. Однако влияние нефтяных корпораций на американских политиков перевесило, и страна сделала ставку на углеводородную энергетику. Это стало ясно всем в 1981 году, когда только что избранный в президенты США Рональд Рейган приказал демонтировать солнечные батареи, установленные на крыше Белого дома при Джимми Картере.
Интеллектуальным основанием политики, обернувшейся «великим расхождением», стала теория, известная как неолиберализм. Неолиберализм – это течение в экономической мысли, зародившееся в 1930-х, но ставшее догмой для политиков и корпораций после избрания Маргарет Тэтчер премьер-министром Англии (1978) и назначения экономиста Пола Волкера на пост главы Федеральной резервной системы США (1979). Главная мысль неолиберализма состояла в том, что государство – слишком тупая машина, чтобы доверять ей заботу о благополучии народа. Оно не понимает природу людей, как понимает ее рынок. Оно располагает лишь малой частью информации, необходимой для принятия здравых решений, и оно слишком неповоротливо, беспомощно и политически ангажировано, чтобы с толком применить хотя бы эту информацию.
С точки зрения неолибералов, роль государства в идеале сводится к тому, чтобы писать законы, которые защищают собственность и поощряют свободную торговлю и свободные рынки, и охранять эти законы с помощью полиции и армии. Государственные предприятия нужно приватизировать и получать с них прибыль. После этого государство должно отойти в сторону и не мешать. Об остальном позаботится частный бизнес.
Неолиберализм неизбежно создавал неравенство, но при этом заявлял, что это ради общего блага. Если немногочисленная элита станет баснословно богата, от ее благосостояния будет перепадать и тем, кто ниже. Или, как гласит девиз восьмидесятых, «жадность – это хорошо»[69]. Стоит ли говорить, что от состояния олигархов обществу ничего не «перепадает». Богатство потекло вверх, от среднего класса к верхушке. Сегодня редкие экономисты всерьез рассматривают теорию «стекания» богатства, но представления, стоящие за ней, по-прежнему сквозят во многих дискуссиях о мировой экономике. Мы до сих пор то и дело слышим, как сверхбогатых называют «созидателями благосостояния» вместо «стяжателей богатства».
Вера в сочетание свободного рынка и законов о собственности как панацею от всех бед приводила к тому, что порой приходилось создавать новые рынки там, где их прежде не существовало. Именно эта слепая вера двигала Всемирным банком, который в 1997 году вынудил Боливию передать права на водные ресурсы страны заграничным корпорациям. В эти ресурсы входила и дождевая вода, которую боливийцы традиционно собирают с собственных крыш. По теории неолиберализма, частная собственность подобного типа должна наилучшим образом обеспечить населению доступ к воде. Но боливийцы смотрели на вещи иначе – особенно после того, как корпорации, воспользовавшись своей монополией, на 35 % подняли цены на воду. Вспыхнувшие протесты обернулись военным положением и одной смертью, после чего боливийский народ вернул воду себе.
В сравнении с послевоенным золотым веком неолиберализм заметно ограничил роль государства. После Первой мировой, похоронившей имперскую систему, образовались новые национальные государства, взявшие на себя заботу о защите подданных, которую традиционно давали народам императоры. Эта новая форма noblesse oblige приняла вид социальных программ, регулярной армии и полицейской системы. Таким образом государственная машина стала раздуваться. Расходы правительства США составляли до 10 % ВНП перед Первой мировой войной и от 30 до 35 % во второй половине столетия. Подобная картина наблюдалась в большинстве западных стран. Неолибералы считали, что государство пора ограничить, но корпорации, становясь могущественнее правительств, не чувствовали никакого noblesse oblige. В их задачи просто не входила защита граждан от психопатов. И это к лучшему, если учесть, какой клинический диагноз поставлен им самим.
К концу XX века неолиберализм превратился во всеобщую догму. Росла власть корпораций и их влияние на политиков и массмедиа – не в малой степени потому, что последним очень кстати оказались корпоративные деньги. Возмущение всевластием корпораций можно было встретить только за пределами политического и культурного истеблишмента. Все чаще в западных демократиях важные посты в государстве занимали политики, выступавшие за ограничение власти корпораций или за расширение их ответственности. При том что среди избирателей идея, например, установить ответственность корпоративных функционеров перед законом за принимаемые ими решения всегда была популярна. Принципиальная бесчеловечность общества, нацеленного только на выгоду, его пустота и депрессивность беспокоили многих, но выразить такое мнение на избирательных участках возможности не было.
В годы после «великого расхождения» родилось и экологическое движение. Защитники природы считали постоянную гонку неолибералов за новыми прибылями бредовым и опасным поведением. Сами они после фотографий, сделанных экипажем «Аполлона», стали совершенно по-новому понимать Землю. Прежде наш мир представлялся бесконечным пространством, изобильным неосвоенным фронтиром, подлежащим разграблению, но природозащитники увидели, что это ограниченная, исчерпываемая система. Ресурс Земли не бесконечен, и, значит, безостановочный рост экономики попросту опасен.
Ситуацию хорошо иллюстрирует старая индийская легенда. Получив в подарок искусно сделанную шахматную доску, Раджа по имени Шарим так восхитился ею, что обещал мастеру любую награду, какую тот только запросит. Мастер попросил положить на первую клетку зернышко риса, на вторую два зернышка, на третью четыре и так далее, удваивая число зерен с каждой следующей клеткой. Раджа удивился, что мастер просит о такой безделице, и не задумываясь согласился. Но число зерен от клетки к клетке быстро росло. К двадцать первой на доске должно было лежать больше миллиона зерен. И в итоге радже надлежало отдать риса больше, чем его набралось бы во всем мире. Количество зерна прибывало не линейно, как ожидал раджа, а в геометрической прогрессии. Геометрический, или экспоненциальный, рост – это как сложный процент, когда маржа в конце значительно превышает начальную.
Рис на доске – это экстремальный пример, поскольку сторонники безостановочного роста не предполагают, что экономика будет удваиваться с каждым годом. Однако даже с виду незначительный темп роста, например на 2 % в год, означает, что экономика удваивается в объеме каждые 35 лет. То есть примерно за жизнь одного поколения торговый оборот и хозяйственная деятельность в реальном мире должны вырасти вдвое. Но и это не вся проблема, поскольку прирост увеличивается экспоненциально. Долго ждать не придется, прежде чем объем экономики достигнет абсурдных значений.
Возникает вопрос: когда мировая экономика, настроенная на безостановочный рост, столкнется с физической реальностью исчерпываемого ресурса Земли?
Именно эту тему обсуждал Римский клуб – всемирный аналитический центр, издавший в 1972 году резонансный доклад «Пределы роста». В этом докладе последствия экспоненциального роста изучались в ряде аспектов, от демографии до производства продовольствия и расходования природных ресурсов, и прописывались возможные сценарии будущего. В одном из этих сценариев мир в середине-конце XXI века стабилизируется и становится устойчивой системой. В двух других сценариях этого не происходит, и человечество постигает хозяйственный