Намазал рану мазью, приложил бинт, а потом отрезав кусок от рубахи одного из все еще лежащих без памяти жрецов, намотал на голове Воорзаака своеобразный тюрбан с заходом под нижнюю челюсть. Лга’нхи тем временем, совершал нечто похожее на мои действия. Только вот бинтовал он в основном руки и ноги жрецов, да прилаживал им кляпы в рот. …Ну тут уж, как говорится, — у каждого доктора свои приемы.
— Однако, уехать из Храма, так и не взглянув на Амулет, нам показалось неправильным. — Продолжил я. — Так что вы уж пожалуйста, покажите… Мы только глянем, и все. Честно-честно!!!
— Ты напрасно пытаешься обмануть нас чужестранец. — Печально вздохнув, ответил на весь этот бред, еще один из дедков. — У нас у всех сегодня были очень плохие предчувствия, и… Впрочем. — Никто не вправе запретить человеку видеть Амулет. Кроме самого Амулета. Если ты думаешь что тебе это по силам, иди за нами.
…Ну собственно. — Я и пошел.
Глава 22
Куда ни кинь взор, повсюду серое море, где-то на горизонте плавно переходящее в такое же серое небо.
…И мелкий, противный дождь… тоже какой-то серый. И на душе как-то… даже не знаю как сказать, — мутно как-то на душе.
Вообще, можно сказать что путь назад не задался с самого начала. Уже шестые сутки выгребаем против довольно сильного встречного ветра, и если я хоть что-нибудь понимаю в математике, — прошли за это время меньше, чем в былые времена, проходили за сутки. Если так будет продолжаться, то свой берег моря мы увидим еще не скоро. А значит придется экономить воду, а то и еду. …Не самые радостные перспективы.
Так вот я размышлял, сидя у себя в каюте, и пялясь на здоровенный ящик цвета хаки, занимавший наверное не меньше трети всего помещения, когда меня с палубы окликнул Дор’чин.
— Эй, шаман Дебил. Выйди-ка… Глянь…
Вышел, Глянул. Мог бы и не выходить. И так понятно по увеличившейся амплитуде нырков и скачков «Морского Гуся» по волнам, что ветер усилился. Да и поломанные давным-давно ребра, у меня накануне болели не просто так, — давления явно падало.
Так что любоваться на эту огромную черную тучу, что заволокла почти всю северную сторону и стремительно надвигалась на нас, у меня не было ни малейшего желания.
— Так что думаешь? — Настороженно глядя на меня, спросил Дор’чин.
— А что там думать? — С деланной беззаботностью, ответил я ему. — Обыкновенный шторм.
— Хорошо что обыкновенный. — Радостно выдохнул наш капитан. — Только соваться в него все равно не стоит!
— Ясен хрен обыкновенный, — подтвердил я, впадая в излишнюю многословность. — Будто сам не знаешь как оно в начале весны-то бывает. Небось у наших берегов отбушевал, а теперь сюда его отнесло…
— Но уходить-то надо?! — Скорее утвердительно, чем вопросительно высказал Дор’чин.
— Надо. — Согласился я. — Только наверное… Давай-ка лучше ближе к западу рули, там вроде просветы какие-то виднеются. А на юг, — прижмет к берегу, а там сплошные скалы, побьемся.
Дор’чин согласно кивнул. — Ему возвращаться на юг, тоже совсем не хотелось. А учить нашего капитана как бороться со штормами, было ненужно.
Капитан начал отдавать команды, а его команда забегала, вновь вывешивая, спущенный от греха подальше, парус. В ближайшее время им предстояла непростая, но уже ставшая привычной работа, идти галсами, имея сильный ветер бьющий в правый борт. Тут уже почти все зависит от мастерства капитана и слаженности работы парусной команды. — чуть что не так, чуть слегка замешкался, и сильный порыв ветра вполне может положить корабль на бок, а то и вообще перевернуть его. …Случаи уже бывали.
Я прошелся вдоль судна на нос. — Одна команда продолжала грести что есть мочи, вторая молча отдыхала от тяжелой работы. — Шесть дней на веслах, против встречного ветра, — эта работенка способна вымотать даже двужильных ирокезов.
— Ну ты как, Тууивоасик, — подойдя к парнишке спросил я.
— Нормально. — Просипел он, обернув ко мне белое как бумага лицо.
…Когда там, на берегу, мы предложили ему выбор, он захотел остаться с нами. Правда сначала долго расспрашивал меня про тайны и ритуалы принятия в род, как мол да что, да как на это его предки посмотрят. …Ну да для меня это уже тема привычная, как для продавца гербалайфа, расхваливание своего товара. Ко мне бывало на дню по два человека с такими разговорами подходили… Там, у нас.
В общем, я парнишке рассказал примерно все что он и мечтал услышать, да еще и расписал все это под хохлому. Так что он, получив подтверждение что предки его не обидятся, — быстро пришел к выводу что хочет стать одним из нас.
Да и не удивительно. — Вот вернется он в свой род, — какие светлые перспективы у него будут? — До конца жизни оправдываться что ты не… ну не знаю, — говоря по-русски «не верблюд», а на аиотеекском, испытывающим излишний пиетет перед всякой горбатой скотинкой, — наверное, — «не тигро-змей»… Хотя ведь тигров-то на их берегу и нет.
Впрочем, все это чушь. — Короче, — и так парнишка-то из захудалой и впавшей в опалу к Вождю семьи, происходит. А тут еще и пребывание в плену. — Затюкают парня в родных пенатах.
А у нас… — врать мы ему не стали. — Но коли парень и дальше будет показывать себя с лучшей стороны, — вполне возможно что достигнет очень высокого положения.
…Если конечно доживет. — Почему-то на обычной волне, он особых признаков морской болезни не показывал. …А может умудрялся сдерживаться. Но вот когда за последние пару дней волнение серьезно усилилось, — поселился возле борта на носу, — единственном месте, где не мешает гребцам, и щедро делился с морем своими харчами.
— Не переживай. — Глядя в его виноватые глаза, успокоил я его. — Ты не первый кто отдает дань морским Духам подобным образом. — Привыкнешь. А пока придется поголодать. Но порцию воды, я велю тебе увеличить. — Пей понемногу, небольшими глотками. Даже если не будет хотеться, все равно пей.
А поднимется шторм, — иди в каюту к раненным. Будешь следить чтобы их об стенки не било. Понял?
Тот кивнул, а я развернулся и пройдясь еще раз вдоль «Морского Гуся», уже идущего под парусом, с небольшим наклоном на левый борт, вернулся в свою каюту.
…И вновь уставился на чертов ящик, продолжая задавать себе вопросы, — «Почему я?», и «Что с этим делать?».
Тогда, в Храме… Они мне, — «Иди за нами…». — А я чё? — Я пошел.
Оказалось что в дальнем углу комнаты висит занавеска, раскрашенная под цвет и рисунки окружающих стен, и потому почти незаметная.
За ней, что-то вроде лаза. — Даже мне пришлось наклонить голову и подогнуть колени. А Лга’нхи так вообще, шел скрючившись этакой буквой «зю», — это был явно ни его размерчик.
Ну да. Слава богу, идти было недолго. Метров сто, не больше. Попали в какую-то комнату. Что-то вроде подсобки, а за ней вот… да еще и как-то резко…
…В общем, — огромный, по местным меркам зал. А посреди него стоит…
… Вот тут-то впору и вспомнить, как гримасничал и махал руками Учитель, пытаясь описать Амулет.
Нет. Мне конечно было бы попроще. Но только к чему все это?
К чему описывать количество цилиндров, прямоугольников, каких-то дохренаэдров, и прочих геометрических фигур, из которых состояла эта штука? — Все равно бы это ничего не объяснило.
…А как можно было бы объяснить, что Он абсолютно черный, но при этом еще и светится?
Одно мне стало понятно сразу. — Эта штука сюда не вписывается.
Не в интерьер, не в пейзаж, ни даже в Мир.
В Миры… Ни в этот, — бронзово-доисторический. Ни даже в мой родной, — компьютерно-космический. — Даже где-нибудь в научной лаборатории, на атомной станции, или зале управления полетами на Байконуре, эта штука бы смотрелась таким же анахронизмом, как фаянсовый унитаз с цветомузыкой, в пещере троглодита.
И как бедолага-дикарь, живущий в пещере, мог бы только молиться на свой унитаз и приносить ему кровавые жертвы, вымаливая теплую погоду и удачу на охоте. — Так и профессора, академики, и прочие монстры науки моего времени, могли бы только свершать свои ритуальные пляски вокруг этой хреновины, выдвигая теории, «научность» которых относительно Истины, были бы на уровне «плоской земли, лежащей на спине у кита».
А еще, я вдруг понял что эта штука жила. …Нет, не работала. А именно жила. Хотя ее принадлежность к сфере технологий, была ясна любому, мало-мальски сведущему в механизмах, ежику. Объяснить это невозможно. Потому я даже и не пытаюсь.
А еще она говорила со мной. …Нет, не напрямую, а… в смысле, — скорее как раз напрямую, а не…
Ну вот представьте себе аппарат, который воздействует на вас на уровне эмоций, или каких-то других сфер души, настолько тонких, что ваше обычное грубое восприятие хоть и способно услышать этот разговор, но неспособно понять.
Словно бы где-то за стенкой говорят на каком-то славянском языке, вроде чешского или, болгарского. Только вот многие слова в этом языке имеют прямо противоположные, привычным вам, значения, или изменены до неузнаваемости. Да еще и стены глушат звуки.