— Безусловно.
— Каким же это образом?
— Зная, что у них есть средства для приобретения всего жизненно необходимого, люди не хотят идти на преступления и подвергать себя опасности.
— Ну, а возвращают ли они тебе то, что берут? — спросил Антисфен.
— Конечно, нет, клянусь Зевсом-Продолжателем!
— Может быть, все-таки платят благодарностью?
— Нет, клянусь Зевсом — Отцом материализма, я даже благодарности от них не получаю. Более того! Некоторые становятся даже враждебнее, чем было до этого.
— Поразительно! — воскликнул Антисфен, насмешливо глядя на Крития. — Всех ты делаешь справедливее по отношению к другим, а к себе — нет.
— Что же в этом удивительного? Мало ли ты видел плотников и строителей, которые строят дома для многих других, а для себя ничего не могут построить и живут, снимая углы? Угомонись же, наконец, мудрец-обличитель!
— Клянусь собакой, — вмешался тут Сократ, — Критий должен с этим мириться. И прорицатели, говорят, предсказывают другим судьбу, а что их самих ожидает, не предвидят.
— Я-то свое возьму, Сократ. И надеюсь даже, что с прибылью! — пообещал Критий.
— Вот как, Критий! — воскликнул Антисфен. — Оказывается, ты и справедливость насаждаешь, да еще и прибыль от этого надеешься получить!
— Клянусь Зевсом-материалистом, они сами мне все принесут!
Тут мы все внезапно увидели женщину, в непристойной позе припавшую к статуям богов. Желая, видимо, освободить ее от суеверия, Антисфен сказал:
— Женщина, а не боишься ли ты, что бог стоит как раз позади тебя, — ведь все преисполнено им, — и ты оскорбляешь, а может быть, и соблазняешь его своим неприличным видом.
— А тебя не оскорбляю? — не меняя позы, лишь чуть повернув голову, спросила женщина.
— Меня, нет, — подтвердил Антисфен.
— Значит, боги вняли моим мольбам и послали именно тебя.
С этими словами она поднялась, схватила философа за руку и потащила за угол.
— Трудно тебе придется, — сказал Алкивиад.
— Трудности похожи на собак: они кусают лишь тех, кто к ним не привык, — ответил Антисфен.
И мы продолжили путь в неведомое без него.
Молчавший всю дорогу Федон, как мне показалось, уже начал превращаться из раба в философа. Да иначе и быть не могло!
Глава тридцать третья
— Друзья мои, — сказал Сократ, — сегодня ночью мне приснился сон, будто я держал на коленях лебедя, а он вдруг покрылся перьями и взлетел с дивным криком.
— Насколько я помню, — засмеялся Алкивиад, — сегодня ночью ты держал на коленях блудницу и она, действительно, была без перьев, нагая.
Я тоже удивился. Ведь сегодня ночью мы с Сократом были на симпосии у Каллипиги, я что-то не заметил, чтобы Сократ там спал. Вот Межеумович, тот точно спал. Тут мне снова захотелось попасть на симпосий, но, видно, время еще не приспело.
— Что касается Времени, — заметил Сократ, — то глобальный человек еще не разгадал эту странную загадку. И славный Агатий, хоть и собирает с населения огромные Времена, но что он собирает, — тоже не знает. Следовательно, Время имеет право течь, как ему угодно. Я и на симпосии у Каллипиги был, и держал на коленях блудницу, вернее, она сама ко мне взгромоздилась, а я лишь не сумел прогнать ее, и сон о лебеде видел.
На перекрестке проспекта Миллионного и Коммунистического тупика, недалеко от храма Диониса Опохмеляющегося, на небольшом возвышении стоял красивый, широкоплечий юноша и читал стихи, свои, вероятно. Стихоплетов сейчас развелось в Сибирских Афинах видимо-невидимо. Небольшая толпа внимала ему.
— Вот он, мой лебедь! — воскликнул Сократ. — Его-то именно я и видел во сне!
— Да это же Аристокл! — сказал Критий. — Мой двоюродный племянник. Из него-то уж точно, Сократ, вырастет прекрасная птица. Его мать, Перектиона, утверждает, что она зачала своего сына от самого бога Аполлона.
— А что же отец? — поинтересовался Алкивиад. — Доволен таким родством своего сына?
— Да, его отец, Аристон, сейчас как раз и занят документальным оформлением акта рождения своего сына.
— Как же так? — удивился Сократ. — Если сын этого юноши — Аполлон, то уж Аристон в этом случае никак не может называть его своим сыном.
— Вот в этом-то и загвоздка, — согласился Критий. — Если Аристокл — сын Аполлона, то Аристону не могут выдать свидетельство, поскольку отец Аристокла не он, а Аполлон. А если все-таки отцом является именно он сам, то справку об отцовстве Аполлона все равно не дадут, поскольку в этом случае исчезает сам глубокий смысл справки.
— Да, — вздохнул Сократ, — тут диалектическое противоречие, как сказал бы материалистический Межеумович.
Юноша, меж тем, вдохновенно декламировал:
— Тише, источники скал и поросшая лесом вершина!
Разноголосый, молчи, гомон несущихся стад!
Пан начинает играть на своей сладкозвучной свирели.
Влажной губою скользя по составным тростникам
И, окруживши его роем, спешат легконогие нимфы,
Нимфы деревьев и вод, танец начать хоровой.
— Предки Аристокла, — важно начал Критий, — ведут свое происхождение от бога Посейдона и смертной женщины Тиро, чей сын, межениновский герой Нелей, породил вместе с Хлоридой двенадцать сыновей, в числе которых были знаменитый гомеровский мудрец Нестор и его брат Периклимен, участник похода аргонавтов за золотым руном. Потомок Периклемена был Андропомп, а его сын Меланф стал отцом Кодра, последнего царя Сибирских Афин.
— Если я не ослышался, Критий, — сказал Сократ, — этот прекрасный юноша — твой двоюродный племянник?
— Да, — подтвердил Критий, — ты не ослышался.
— Стало быть, Посейдон был и твоим предком?
— Выходит, что так, — легко согласился Критий.
— А уж, не себя ли ты, Критий, возвеличиваешь, перечисляя длинный ряд знаменитых предков своего двоюродного племянника?
— Мне-то нечего возвеличивать себя, — обиделся Критий. — Я знаменит сам по себе, а буду знаменит еще больше!
— Твоя правда, Критий. Но я вовсе не хотел задеть тебя. И если ты сейчас восхваляешь не себя, а своего двоюродного племянника, то ты поступаешь справедливо и, будь добр, продолжи свою спецификацию.
Критий переждал свою обиду и громкие аплодисменты слушателей, которыми любители поэзии наградили очередное стихотворение юного Аристокла, и все-таки продолжил. Как-никак, а череда знаменитых героев относилась и к его племяннику.
— Этот Кодр, изгнанный из наследственной деревни Кафтанчиково, был принят в Сибирских Афинах последним потомком Тесея Тимоентом и получил из его рук царскую власть в благодарность за свою помощь в войне с деревней Ущерб. В царствование Кодра, как вы знаете, Сибирские Афины процветали, но началась война, в которой оракулы клятвенно обещали победу врагам, если они не убьют Кодра. Узнав об этом, Кодр решил пожертвовать собою ради победы своего народа. Он переоделся нищим и тайком вышел из города, будто собирая хворост. Его встретили вражеские солдаты в масхалатах и, когда Кодр стал вызывать их на ссору, убили его. И сибирские афиняне, и их враги узнали о гибели царя Кодра. Одни с почестями погребли его, а другие поспешно, теряя масхалаты, отступили от города, где отныне установилась подлинная демократия.
— А ты бы, Критий, смог так поступить? — поинтересовался Алкивиад.
— Отступить, что ли?
— Да нет! Отдать свою жизнь ради блага города?
— У Сибирских Афин уже давно нет врагов, — хитро ушел от ответа Критий.
— Тогда продолжи свою спецификацию, — попросил Сократ.
— Одним из главнейших подлинных демократов был сын Кодра, Медон. Из этого же рода был Эксекестид, бывший первым среди демократов по знатности рода. А сыном Эксекестида был Солон, всем известный мудрец и государственный деятель Сибирских Афин, прославившийся своими демократическими реформами, соперник и антагонист своего родственника Писистрата, ставшего тираном Сибирских Афин.
Надо же, подумал я, а на симпосии у Каллипиги Солон ни словом не обмолвился о своем высочайшем происхождении.
— А от Солона и его родича Дропида ведет свое происхождение мать Аристокла. О предках отца Аристокла почти ничего не известно, но родственники Перектионы, матери Аристокла, — все люди, оставившие героический след в политической и общественной жизни Афин.