Когда и с этим все согласились, Сократ сказал:
— Таков, мне кажется, наш Антисфен.
— Значит, Сократ, это мне ты передаешь свое искусство? — спросил Антисфен.
— Тебе, не глобальному же человеку!
— А я думал, что мне, — сказал Критий.
— Да и я, признаться, надеялся, — заявил Алкивиад.
— Да, клянусь Зевсом, — продолжил Сократ, — Антисфену. Я вижу, что он вполне изучил и родственное этому искусство.
— Какое это? — чувствуя подвох, спросил Антисфен.
— Искусство завлечения, — ответил Сократ.
Антисфен, ужасно обидевшись, спросил:
— Какой же поступок такого рода ты знаешь за мной, Сократ?
— Знаю, — ответил Сократ, — что ты завлек глобального человека к мудрому Продику, видя, что глобальный человек влюблен в философию, а Продику нужны деньги. Знаю, что ты завлек его и к Гиппию, у которого он научился искусству помнить, и оттого с тех пор стал еще более влюбчивым, потому что никогда не забывает ничего прекрасного, что ни увидит, даже если походя. Недавно и мне ты расхваливал этого славного Агатия и, возбудив во мне страсть к нему, познакомил его со мной. За это я, конечно, тебе благодарен. А Межеумовича разве не ты мне расхваливал, а меня — ему? И не довел ли ты нас до того, что мы, влюбившись под влиянием твоих речей, бегали, как собаки, разыскивая друг друга? Так, видя, что ты можешь это делать, я считаю тебя хорошим завлекателем. У кого есть талант узнавать, какие люди полезны друг другу, и кто может возбуждать в них взаимную страсть, тот мог бы, мне кажется, и город склонить к дружбе, и выборы в Думу организовать без чемоданов компроматов на кандидатов в депутаты, и браки устраивать подходящие, и бомжей примирить с богатством. Такой человек был бы дорогим приобретением и для города, и для друзей, и для союзников всех противников. А ты рассердился, как будто я обругал тебя, назвав хорошим завлекателем.
— Теперь нет, клянусь Зевсом, — впервые рассмеявшись, сказал Антисфен. — Если я действительно обладаю таким талантом, то душа у меня уже совсем набита будет богатством.
— Набита или нет, не знаю, — заворчал Критий, — а вот то, что побита — это уж точно!
Антисфен не обиделся на Крития. Как я припомнил, у него был метод против битья. Если кто-нибудь побивал его, если даже коряга в руках Антисфена не помогала ему, а лицо кровоточило, он писал на этом попорченном лице имя обидчика и носился по самым людным местам, выставляя побои напоказ и тем самым вызывая к себе сочувствие, а к обидчику — неприязнь.
— Так ты действительно гордишься своим богатством, — спросил Алкивиад Антисфена.
— Да, — с вызовом ответил тот.
— А много ли у тебя денег?
— Клянусь Зевсом, нет ни обола.
— Тогда много ли у тебя земли?
— Может быть, нашему глобальному человеку и хватило бы для того, чтобы натереться песком.
— А ну-ка, — сказал Сократ, — ты теперь говори нам, Антисфен, как это ты, имея столько мало, гордишься богатством?
— По моему убеждению, друзья, у людей богатство и бедность не в хозяйстве, а в душе. Я вижу много частных лиц, которые, владея очень большим капиталом, считают себя такими бедными, что берутся за всякую работу, даже депутатскую, и идут на всякую опасность, как банкиры и крупные дельцы, только бы добыть побольше. Знаю я и братьев, которые получили в наследство поровну, но у одного из них средств хватает, даже есть излишки против расходов, а другой нуждается во всем. Я слыхал и про тиранов, которые так алчны до денег, что прибегают к действиям, гораздо более преступным, чем люди самые наилучшие, — из-за нужды одни крадут, другие прорывают стены, иные похищают людей, а тираны бывают такие, что уничтожают целые семьи, казнят людей массами, часто даже целые города из-за денег обращают в рабство.
— Ну, это уж ты хватил, Антисфен, — сказал Критий.
— Мне их очень жаль, что у них такая тяжелая болезнь: мне кажется, с ними происходит что-то похожее на то, как если бы человек ел много, но никогда не был сыт. А у меня столько всего, что сам я насилу нахожу это. Но все-таки у меня в барышах остается, что, евши, я дохожу до того, что не бываю голоден, пивши до того, что не чувствую жажды, одеваюсь так, что на дворе не мерзну нисколько не хуже такого богача, как Критий…
— Смотря, какая зима нынче будет, — вставил Критий.
— … а когда бываю дома, то очень теплыми хитонами кажутся мне стены, очень теплыми плащами — крыши…
— Смотря, как городская система отопления выдержит эту зиму, — снова вставил Критий.
А Алкивиад сказал:
— У меня вот своя котельная с порядочным запасом мазута.
— Постелью я настолько доволен, что трудно бывает даже разбудить меня.
— Это-то и я испытываю, — сознался Алкивиад.
— А когда тело мое почувствует потребность в наслаждении любовью, я так бываю доволен тем, что есть, что женщины, к которым я обращаюсь, принимают меня с восторгом, поскольку никто другой не хочет иметь с ними дела.
— А ведь говорил, что предпочитаешь безумие наслаждению с женщинами, — заметил Алкивиад.
Антисфен не обратил на его реплику внимания и продолжал свою речь, похожую на предвыборное выступление.
— И все это кажется мне таким приятным, что испытывать большее наслаждения при исполнении каждого такого акта я и не желал бы, а напротив, меньше: до такой степени некоторые из них кажутся мне приятнее, чем это полезнее.
— Тут, похоже, Антисфен, ты спелся с Аристиппом, — сказал Сократ.
— Но самым драгоценным благом в моем богатстве я считаю вот что: если отняли бы у меня и то, что теперь есть, ни одно занятие, как я вижу, не оказалось бы настолько плохим, чтобы не могло доставлять мне пропитание в достаточном количестве.
— Ты бы и бутылки собирал, — словно, попрекнул его Критий.
— Можно и бутылки, а можно и амфоры… А когда мне захочется побаловать себя, я не покупаю на рынке дорогих продуктов, потому что начетисто, а достаю их из кладовой своей души. И гораздо более способствует удовольствию, когда подносишь ко рту пищу, дождавшись аппетита, чем когда употребляешь дорогие продукты, как, например, у тебя, Критий, на симпосии, когда я пью фаосское вино, не чувствуя жажды, а только потому, что оно попалось мне под руку.
— Чем это тебе не понравились мои пиры?! — возмутился Критий.
— Несомненно, и гораздо честнее должны быть люди, любящие дешевизну, чем дороговизну. Чем больше человеку хватает того, что есть, тем меньше он зарится на чужое.
— А ты докажи, что я зарюсь! — взвился Критий.
— Следует обратить внимание еще на то, — сказал Антисфен, вовсе и не обращая внимания на слова Крития, — что мое богатство делает человека более щедрым. Сократ, например, от которого я получил его, давал его мне без счета, без веса: сколько я мог унести с собою, столько он мне и давал. Я также теперь никому не отказываю: всем друзьям показываю изобилие богатства в моей душе и делюсь им со всяким.
— И все-таки, Антисфен, тщеславие действительно просвечивает сквозь дыры твоего плаща, — сказал Сократ.
Но Антисфен не обиделся на своего учителя.
— Далее, — сказал он, — видите, такая прелесть, как досуг, у меня всегда есть. Поэтому я могу смотреть, что стоит смотреть, слушать, что стоит слушать, и, чем я особенно дорожу, благодаря досугу проводить целые дни с Сократом, несмотря на то, что он иногда и высмеивает меня. Да и Сократ, мне кажется, не ценит людей, насчитывающих груды золота, а, кто ему нравится, с тем постоянно и проводит время.
После этого Сократ сказал:
— Итак, теперь, пожалуй, нам остается порассуждать о том, что каждый считает наиболее ценным.
— Не хотите ли выслушать меня первым? — спросил Критий. — Тогда как вы, насколько я понимаю, затруднились ответить на вопрос, зачем нужно богатство, я вам отвечу: богатство нужно, чтобы делать людей справедливее.
— Каким же это образом, дорогой Критий? — спросил Сократ.
— Я просто снабжаю их деньгами, клянусь Зевсом — Отцом и Зачинателем!
— Скажи-ка, Критий, где, по-твоему, люди хранят справедливость — в душе или в кошельке? — с издевкой спросил Антисфен.
— В душе, разумеется, — ответил Критий.
— А ты, значит, положив деньги в кошелек, делаешь души более справедливыми?
— Безусловно.