Читать интересную книгу Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

по другой, разыгрывая роль каких-то беспризорных. На следующее утро сестра Мария пришла, по моему указанию, к Екатерине Сергеевне Иловайской (где я передала ей еще кое-какие вещи для уезжающих) и рассказала, что все обошлось благополучно. При входе на пароход никто не обратил внимания, что сестра, ушедшая одна, вернулась вдвоем. Детей помощник капитана усадил в какую-то лодку и только при наступлении темноты поднял краном на пароход».

Впоследствии, уже в эмиграции, мне пришлось прочесть ту часть воспоминаний этой сестры Марии, где она рассказывает, как много волнений и она и капитан пережили перед отплытием из Одессы. Агенты советской власти делали свой обычный осмотр парохода. Соня с детьми сидела в помещении, где были приборы для радиопередач. Это помещение было запечатано. Но капитан как-то умудрился не нарушив печатей поместить туда своих пленников. Он выпустил их только тогда, когда пароход был уже далеко от берегов России[74].

39. Еще раз Одесса

Итак, я вернулась в Одессу. Но Одесса была теперь для меня пустой Одессой. Когда-то я жила в ней, окруженная многочисленными родными. Теперь там была только Елена. Все мы давно уже привыкли смотреть на нее как на члена нашей семьи. Поэтому не мудрено, что я стремилась к ней. Она сохранила для меня комнату на той же Пироговской улице, и я прожила под ее крылышком года четыре.

Приехавши, я сейчас же начала давать частные уроки, главным образом по своей специальности – математике. Специальность эта была доходная: во все времена ученики блуждали в дебрях этой науки и прибегали к помощи репетиторов. Давала я уроки не скрывая этого и добросовестно платила правительству требуемый с меня налог. (Налогами обкладывались даже нищие). В другом конце города жила Екатерина Сергеевна Иловайская, тоже одинокая, знавшая хорошо иностранные языки и зарабатывавшая уроками и переводами. Она была единственная, с которой я была на «ты». Были у нас с ней еще кое-какие общие знакомые. Уроки давать я очень любила.

Вспоминала четверостишие Ломоносова: «Науки юношей питают, отраду старцам подают, в счастливой жизни украшают, в несчастный случай берегут».

Ученики у меня были самые разнообразные и по возрасту, и по развитию. Приходилось давать уроки и русского языка. Для характеристики того времени расскажу про одного ученика, мальчика четырнадцати – пятнадцати лет, попросившего меня научить его ставить правильно знаки препинания. Я взяла басни Крылова (уж каких только там знаков нет!). После одного из первых уроков он попросил: «Дайте мне эту книжечку на дом почитать». На следующий урок приходит с томиком Крылова и говорит: «Вот хороший писатель! Мы весь вечер с мамой читали». Оказывается, в первые годы советской власти из русских классиков был допущен только Пушкин. О Крылове мальчик ни от кого и слова не слыхал. Я была глубоко тронута за моего любимого Крылова, он получил от этого юноши такую в полном смысле слова самостоятельную, никем не навеянную, оценку.

Амалию Андреевну Рейн (Сомовскую немку) я, приехавши, застала еще на ногах. Она была уже очень стара. Вскоре после моего приезда она слегла (скорее от старости, чем от болезни) и умерла на моих и Елениных руках. Екатерина Сергеевна Иловайская в эти последние дни ее жизни почти ежедневно навещала ее. В это же время лежала больная Анна Семеновна Ганнибал. После смерти своих друзей, Чикуановых, с которыми она всегда жила, ее приняли, как совершенно одинокую, в одну из хорошо обставленных богаделен города Одессы, а потом ей даже дали, как двоюродной сестре Пушкина, комнату в так называемом «доме ученых».

Там она расхворалась. Ее знакомые посещали ее и, наконец, вынуждены были приставить к ней добрую женщину, но платить этой женщине было некому. Екатерина Сергеевна Иловайская написала в Москву, чтобы выхлопотать для Анны Семеновны пособие. После смерти Амалии Андреевны у меня нашлось время посетить Анну Семеновну.

Я нашла ее в очень жалком состоянии. Ее сиделка стала спрашивать меня, кто же заплатит ей за ее труд. А Анна Семеновна обратилась ко мне со словами: «Мария Федоровна, возьмите меня к себе». Она была так слаба, что уже почти не могла глотать. Хорошо, что у меня только что освободилась комната Амалии Андреевны. На следующий день я перевезла ее к себе в «карете скорой помощи». Так называлась крытая рессорная повозка, запряженная лошадьми. Такая даровая перевозка больных была учреждена известным в Одессе благотворителем, графом Михаилом Толстым. Большевики закрыли все благотворительные общества, но эту перевозку больных не уничтожили, а взяли на государственный счет.

В это время приехала из Томашовки к Елене погостить Аня Плюто, бывшая когда-то подняней Алининых и Колиных детей, а потом горничной Юриной покойной жены, Наленьки. Благодаря ей, я могла продолжать мою беготню по урокам. Я никогда не видела более умелого, мягкого и любовного ухода за больной, чем тот, который она сумела дать моей бедной Анне Семеновне. Мне жаль, что теперь Анна Плюто так далека от меня: я бы непременно призвала ее ухаживать за мной, когда я буду умирать. Сторублевое пособие пришло наконец из Москвы, и Анна Семеновна собственноручно передала эти деньги сиделке, пришедшей ее навестить. И больная и ухаживавшая с облегчением вздохнули в этот момент. Через несколько дней Анна Семеновна тихо скончалась.

40. Похороны отца Ионы Атаманского

Одесский порт расположен в широкой бухте Черного моря. Северный край этой бухты представляет из себя низменный песчаный берег, к которому подходят плодородные степи юга России. Противоположный берег бухты, наоборот, очень высок, он спускается к воде уступами. На этом-то высоком берегу бухты и расположен город Одесса. Бухта эта, а в ней и порт, находятся на север от Одессы, и приезжающие в Одессу туристы, принимающие широкую бухту за море, очень удивляются, видя море не на юг, а на север от города. Вдоль идущих к порту уступов, наверху, на уровне города, находится очень красивый бульвар, усаженный широколиственными платанами. Из высоких домов, расположенных вдоль бульвара, открывается чудный вид на бухту и на порт.

Чтобы спуститься с бульвара к порту, надо либо колесить по дорожкам, вьющимся по уступам, либо воспользоваться грандиозной лестницей. Ширина ее такова, что на каждой ступени могут выстроиться в ряд человек сорок, размер ступеней дает место трем таким рядам, а ступеней таких семьдесят или восемьдесят. Внизу, почти уже на уровне моря, идет улица, окруженная портовыми зданиями. Весь шум и гам портовой жизни не доходит наверх до гуляющих на бульваре. Одесса, в полном смысле слова, может быть названа нарядным городом.

На нижней улице в порту находилась небольшая церковь. Ее купол виднелся с бульвара глубоко внизу. В этой церкви и был настоятелем о. Иона Атаманский. Незавидный был этот приход, когда стал во главе его тогда еще совсем молодой отец Иона. Рабочие портовых заводов, грубые, пьяные грузчики, случайные матросы временно стоявших в порту пароходов были его прихожанами. Говорят, что Максим Горький свою пьесу «На дне» списал именно с картин, наблюдавшихся им в Одесском порту.

Батюшка Иона был сыном весьма уважаемого священника одного из пригородов Одессы, так называемой Пересыпи. Сын пошел в отца. Искренность его веры, любовное отношение к людям, праведность жизни и полная бессребренность приобрели ему глубокое уважение его паствы. Пустовавший в былые времена храм стал наполняться народом. Мне лично пришлось побывать в этом храме у обедни, когда о. Иона был уже стариком; церковь была переполнена.

При мне тогда произошел случай исцеления припадочного. Пришел в церковь человек, издававший время от времени какие-то дикие крики. Услыхав их, батюшка попросил молящихся не обращать на больного никакого внимания. Когда обедня отошла, он остался один с больным и его спутниками и через некоторое время вышел из церкви с совершенно успокоенным человеком. Этим умением