Однако сегодня отец, кажется, пребывал в весьма необычном расположении духа, особенно если учесть подобные обстоятельства. Весь вечер, беседуя и выпивая с вождями различных кланов, он казался озабоченным и раздраженным и все же… странным образом… радостным. Чем-то довольным. Почувствовав на себе взгляд Дженнифер, лорд Меррик обернулся, глядя в бледное личико сочувствующими голубыми глазами. Склонившись так близко, что борода коснулась ее щеки, он проговорил достаточно громко, но чтобы никто не слышал:
– Не сердись, дитя мое. – И добавил: – Поверь всем сердцем, все будет хорошо.
Утверждение это звучало столь нелепо, что Дженни не знала, смеяться ей или плакать. Видя смятение в широко распахнутых синих глазах, он протянул руку, накрыл стиснутый кулачок Дженни, вцепившийся в край стола с такой силой, точно от этого зависело спасение ее жизни. Большая теплая ладонь ободряюще легла на кулачок, и Дженни выдавила неуверенную улыбку.
– Поверь мне, – настаивал он, – завтра все будет хорошо.
Дженни ощутила на душе невыносимую тяжесть. Завтра будет поздно. Завтра она будет навечно повенчана с мужчиной, рядом с которым чувствовала себя маленькой и ничтожной. Она быстро, встревоженно взглянула на нареченного, с опозданием спохватившись, не умудрился ли он каким-то манером подслушать торопливый обмен репликами с отцом. Но он был полностью поглощен другим. Отвлекшись от ленивого наблюдения за акробаткой, Ройс смотрел прямо перед собой.
Заинтересовавшись, Дженни украдкой проследила за его взглядом и наткнулась на Арика, только что вошедшего в зал. На глазах у нее белокурый бородатый гигант медленно кивнул Ройсу раз, потом другой. Краешком глаза она заметила, как челюсти Ройса отвердели, он почти незаметно наклонил голову, после чего спокойно и целенаправленно вновь переключил внимание на акробатку. Арик небрежно направился к Стефану, с нарочитым интересом разглядывавшему волынщиков.
Дженни догадалась, что произошел молчаливый обмен сообщениями, и немало обеспокоилась, тем более что в голове ее еще звучали слова отца. Она поняла: что-то происходит, но не понимала, что именно. Затевалась какая-то смертельная игра, и она гадала, не окажется ли ее будущее в прямой зависимости от исхода.
Не в силах более выносить шум и волнение, Дженни решила искать отдохновения в своей спальне, где можно было бы смаковать вспыхнувшую ничтожную надежду.
– Папа, – быстро сказала она, оборачиваясь к нему, – прошу вашего разрешения удалиться. Мне хочется побыть в покое.
– Разумеется, моя дорогая, – без промедления ответил он. – В недолгой жизни своей ты почти не знала покоя и нуждаешься именно в нем, правда?
Дженни долю секунды поколебалась, догадываясь, что в словах его скрыт некий двойной смысл, но, не в силах понять, кивнула и начала подниматься.
Как только она шевельнулась, Ройс тотчас же дернулся в ее сторону, хотя Дженни могла бы поклясться, что он и вправду весь вечер не замечал ее присутствия.
– Удаляетесь? – спросил он, дерзко вглядываясь в вырез лифа. Она застыла от невыразимого гнева в его взгляде, когда глаза их наконец встретились. – Должен ли я сопровождать вас в спальню?
Она заставила тело свое выпрямиться и встала в полный рост, доставив себе мимолетное удовольствие посмотреть на него сверху вниз, и отрезала:
– Нет, конечно! Меня проводит моя тетка.
– Что за ужасный вечер! – выпалила тетушка Элинор в тот самый момент, как они вошли в комнату Дженни. – Да эти англичане так на тебя таращились, что мне не терпелось отдать приказ выставить их из зала, и, клянусь, я чуть не сделала это. Лорд Гастингс, англичанин из пресловутых придворных Генриха, за едой все шептался с приятелем слева и не обращал на меня никакого внимания, что с его стороны было больше чем грубостью, хоть я и не пожелала бы с ним разговаривать. И, дорогая, не хочется причинять тебе лишнего огорчения, но твой муж мне совсем не понравился.
Дженни, позабывшая привычку тетки трещать как сорока, усмехнулась с любовью над недовольством шотландской леди, но мысли ее были заняты другим.
– Папа был в странном настроении за ужином.
– По-моему, всегда.
– Что всегда?
– Он всегда в странном настроении.
Дженни подавила усталый истерический смешок и отказалась от дальнейших попыток обсуждать прошедший вечер. Поднявшись, она повернулась, чтобы тетушка помогла расстегнуть платье.
– Твой отец собирается отослать меня назад, в Гленкарин, – сообщила тетушка Элинор.
Дженни крутнула головой и уставилась на нее:
– Откуда вы знаете?
– Он сам сказал.
Совершенно сбитая с толку, Дженни повернулась и крепко взяла тетку за плечи:
– Тетушка Элинор, повторите мне точно, что папа сказал!
– Нынче, когда я приехала позже, чем ждали, – отвечала она, опустив узенькие плечики, – так и знала, что найду его раздосадованным, причем в высшей степени несправедливо – я ведь не виновата в проливных дождях на западе. Как тебе известно, в это время года…
– Тетушка Элинор, – проговорила Дженни грозным предупреждающим тоном, – что сказал папа?
– Прости меня, детка. Я так долго жила без человеческой компании, накопила столько тем для разговоров, не имея, с кем побеседовать, что, признаюсь, не в силах остановиться. На окно моей спальни в Гленкарине частенько садились два голубя, и мы болтали втроем, хотя, разумеется, голуби мало что могут сказать…
В этот ужаснейший момент своей жизни Дженни затряслась от неудержимого хохота, обняла удивленную крошечную женщину, а смех рвался из груди, и на глазах от изнеможения и страха выступили слезы.
– Бедная детка, – посочувствовала тетушка Элинор, похлопывая Дженни по спине. – Ты в таком беспокойстве, а тут еще я. Ну так вот, – продолжала она, помолчав и подумав, – нынче вечером за ужином твой папа сказал, чтобы я и не думала сопровождать тебя, но могу оставаться до конца бракосочетания, если пожелаю. – Руки ее, обнимавшие Дженни, упали, она удрученно плюхнулась на кровать со страдальческим выражением на старом милом лице. – Я бы на все пошла, чтобы не возвращаться назад, в Гленкарин. Понимаешь, там так одиноко.
Дженни, кивая, опустила ладонь на пепельно-белые волосы, нежно погладила сияющую корону, вспоминая прошлые времена, когда тетушка с суетливой деловитостью вела свое собственное огромное хозяйство. Очень уж несправедливо, что насильственное уединение вместе с пронесшимися годами так изменили отважную женщину.
– Завтра я буду просить его переменить решение, – сказала она усталым голосом. Долгий мучительный день притупил ее чувства, утомление подкатывалось тяжелым сокрушительным потоком. – Когда он поймет, как мне хочется видеть вас рядом, – со вздохом сказала она, вдруг страстно желая удобно улечься в свою кровать, – непременно смягчится.