просто не стремиться в высшие эшелоны. Чем ближе к земле, тем все ярче, чище и очевиднее. Десятник копейщиков — он свою землю и своих детей защищает, под чьим бы знаменем ни стоял. А ежели привирать да начальство ублажать не обучишься...
- ...То так десятником и останешься на веки вечные, - согласно кивнул старший. - Это что же получается, везде и всегда так? Груз чести в гору не снести?
Чумп пожал плечами. Бердыш, меч и пояс с кинжалами он уже сдал, на засапожные ножи косился с сомнением и леностью, да никто на них особо и не зарился — видимо, сумел произвести хорошее впечатление своими рассуждениями.
- Ну, бывали эпохи, когда королевства были с гулькин хрен, всей армии пяток рыцарей, все в одной халупе спали и из одного котла ели, а воеводой или там командором считался один из них. Может, самый суровый, или самый заслуженный, или на худой конец самый мордастый, чтоб за стол с королем рядом посадить было не стыдно. Да только на конях скакать да мечом рубать ему приходилось как всем прочим — командорство было в ту пору добавкой к рыцарству, никак не заменой. Но шли годы, смеркалось, армии росли, выходить в чины становилось все канительнее, так что кто вышел — начинал прилагать усилия, чтоб пост не терять, а то еще и передать по наследству. Так родилась цветовая дифференциация штанов, то есть, тьфу ты, социальное расслоение, согласно которому годность в высшие чины определялась более происхождением и рекомендациями, нежели способностями и заслугами на ратной ниве. Специальное образование, конечно же, усугубило разницу между воеводой и ратником, коему некогда фолианты штудировать — кольчугу бы успеть залатать до нового боя. И вот тут понеслось, потому как любые вести с полей о потребности изменить то, чему учили в академии, воевода за отсутствием всякой практики полагает чушью и нытьем. Сколько тяжелой рыцарской конницы угробилось о баталию с пиками, допрежь чем допетрили переписать учебники? Примерно вся, только тогда думать и начали. Ну, а как полководец станет докладывать государю, что мол делал я все как по книжке двухсотлетней давности, да чета не так пошло, вот и отжали у нас две приграничных деревни? Тут как ни крути, а виноват выйдешь. Потому выбор очевиден — сказал как есть и загремел с поста ладно если в сотники... или же врешь, что все хорошо, прекрасная маркиза, это мы у них три деревни и пристань отхряпали. А как решиться в сотники, когда ты копья в руках не держал с самого никогда, а в седле сидеть тебе благонажитый геморрой не даст?
Ущельник испустил тяжелый вздох, окинул благоговейно внимающую ему аудиторию тоскливым взглядом и резюмировал:
- Случаются порой полководцы, которые не погнушаются сами в каре встать или с отрядом пойти на приступ, как вот этот наш генерал, он же ваш Громобой, да только его ж и на приличной кухне терпеть не станут, не то что при княжеских дворах — он пойдет как есть правду резать, весь политес обгадит. Так что — за честь не скажу, понятие для меня мутное, но царева служба, в том числе военная — она всегда больше про узоры, хоть бы и на сырой крице, чем про хорошую сталь с нужной заточкой.
Публика понимающе закивала, один из арбалетчиков даже похлопал в знак признания, а старший покосился на солнце, клонящееся к горизонту, и приглашающе указал копьем на распадок между двух ближних холмиков.
- Мог бы просто «да» ответить, - заметил ущельнику Хастред, двигаясь в указанном направлении.
- Да, - откликнулся тот утомленно.
- Да, но?...
- Да, но когда отвечаешь просто «да», кто-нибудь тут же спросит — «да, но?...». И вообще, если уж жалеть слова на важное, то на что ж их тогда тратить?
Хастред, к примеру, с готовностью тратил слова на всякое, включая невостребованную злыми издателями писанину и попытки привести отдельных эльфиек к своему моральному знаменателю, что по определению являлось чистой воды тщетой; столь же глубокое понимание Чумпом природы хумансовой знати явилось для него неожиданным. Сам книжник всегда полагал высокое начальство разновидностью природно-климатических сил, довлеющих над тем или иным регионом, и изучать их брезговал, потому что не видел никакой возможности на них воздействовать даже при полном разумении. А всякий раз мыться со скипидаром после погружения в политику ему не нравилось.
Старший возглавил группу, неторопливым уверенным шагом провел ее причудливой змейкой между несколькими сопками, в паре мест указав особо не ступать в заросли, где вероятно ждали неосторожного хозяйские сюрпризы. Миновали полевую изгородь-частокол, из-за которой равнодушно помахал здоровенный верзила, скучающий в обнимку с алебардой. Хастред других признаков приближения к лагерю не заметил (а Чумп заметил два хорошо замаскированных наблюдательных пункта с видом на их тропу, но виду деликатно не подал). Но вскоре начали появляться признаки земляных работ, потом дошли бивуачные запахи — костры, пот, разогретое железо, кони, Хастред сумел вычленить характерную озоновую отдушку свежесотворенной магии. Следом стали попадаться обозные телеги, которыми в соответствии с духом времени лагерь был обнесен кольцом, за ними палатки, грубо сбитые навесы, груды ящиков и мешков, оружейные козлы, растянутые веревки с развешенными на них портками. Мелькнуло несколько походных мастерских, отнесенных видимо на отшиб, чтобы бесконечный молоточный звон не мешал отдыхать бойцам. Воины попадались по пути в ассортименте, многие без части экипировки, и лица у иных, подметил Хастред пытливым оком созерцателя — Чумп, поставленный рядом, сойдет за чистого ангелочка. Бугрящихся могучими мускулами гивингов на глаза не попалось, народ случался все больше жилистый, сухой, в шрамах и бандитских наколках, заскочи сюда без понимания, куда идешь — как раз легко представишь себя на разбойничьей малине.
К вящему изумлению Хастреда, да и сопровождающих лиц, один из встречных — полуголый усач, густо изукрашенный по всему тощему торсу изображением античных зданий, лиц, фигур и стилизованных надписей — при виде Чумпа просиял, обменялся с ним парой жестов, уважительно постучал себя по груди в районе сердца и убыл, широко ухмыляясь щербатой пастью.
- Твой друг? - полюбопытствовал Хастред не без иронии.
- Сидели рядом, - невозмутимо пояснил ущельник.
- На пиру?
- На каторге. Он за грабеж на большой дороге, кажется, а я... ну, скажем так, за мной тогда такие гонялись, что надо было хоть выспаться где-то спокойно. Выспался, отдохнул и утек, а ему еще лет десять лес валить оставалось. Наверное, следом дернул.
- Или по УДО вышел,