невыносимо грустно.
— Ну, отчасти из-за тебя.
— Из-за меня?
— М-да… — утвердительно протянула Гретхен, слегка взбудораженная тем, что Шонесси все приходится разъяснять. Ну почему он не понимает очевидных вещей! — Меня очень задевала твоя одержимость.
— Я не назвал бы это одержимостью, — буркнул детектив.
А Гретхен назвала бы. Назвала бы болезненной, хоть и не маниакальной одержимостью. Вообразив, что без его присмотра она кого-нибудь убьет, Шонесси взвалил на себя обязанность приглядывать за ней, и со дня смерти тетушки Роуэн они, можно сказать, не разлучались. Она выросла на его глазах, с младых ногтей пожиная плоды несправедливости и предвзятости.
— А чем тогда? Убежденностью в моей виновности? — спросила она. Эмпаты вечно лакируют эвфемизмами горькую правду. — Ты упорно доказывал, что я убила тетушку Роуэн. И постоянно околачивался рядом, боясь, что я еще кого-нибудь ухайдакаю.
При словах «околачивался рядом» Шонесси поперхнулся, закашлялся, но прервать Гретхен не осмелился.
— И я подумала: дай-ка я отплачу тебе той же монетой, поражу тебя в самое сердце и стану полицейским консультантом. Причем таким, с кем тебе придется работать по долгу службы, — с трудом скрывая самодовольство, выпалила Гретхен.
С какой поистине звериной жестокостью топтали они чувства друг друга: она — его, а он — ее. Как чудовищно тесно переплелись их судьбы. Как страшно. И как красиво.
— Знаю, ты мне не веришь, но не все социопаты спят и видят, как бы кого-нибудь укокошить, — усмехнулась Гретхен. — Порой нас обуревают страсти, которые нам приходится сдерживать. И порой мы не в силах отличить хорошее от дурного, потому что в нас нет того внутреннего стержня, с которым, похоже, рождаются все эмпаты.
— Вот именно…
— Но, — заткнула его Гретхен, — чтобы придерживаться моральных устоев, необязательно впитать их с молоком матери.
Она перевела дыхание, кожей ощущая молчаливое несогласие Шонесси.
— Хорошо, возьмем, к примеру, религию, — оседлала она своего любимого конька. — Если у эмпатов все в порядке с нейрохимией, это не значит, что они лучше других. Существует великое множество религиозных этических норм, которые язык не повернется назвать врожденными. Согласно им, мормоны не пьют кофе, а иудеи не набивают татуировки. Сложно представить, что столь экстравагантные представления о нравственности изначально заложены в мозгах эмпатов или неэмпатов, правда? Сложно представить, что кто-то по природе своей не способен употреблять латте или наносить на тело узоры. И всё же миллионы людей воздерживаются от этого, потому что так им велит книга, написанная тысячелетия назад.
— Потому что они выбрали стезю добродетели, — поправил ее Шонесси. — Дело не в моральных ценностях или книгах, помогающих обрести их. Люди следуют правилам, так как верят, что это позволит им стать чище и лучше. А иначе — кому сдались эти правила, верно?
— Неверно. — Гретхен наставительно потрясла в воздухе пальцем, но Шонесси ее не видел, и пафосный жест пропал втуне. — Люди надеются получить обещанное Небесами спасение или избежать мук ада. Все это один в один напоминает веру в Санта-Клауса. Будешь паинькой — получишь подарок. Будешь хулиганом — получишь уголь. В действительности все эти книги просто учат людей грамотно вести себя в обществе, чтобы избежать хаоса. Так что ты меня не убедил.
— Ты хочешь сказать…
Гретхен снова перебила его — уж как-нибудь она обойдется без его подсказок.
— Я вовсе не утверждаю, что люди рождаются без совести, которую вы столь превозносите. В этом плане атеисты так же добродетельны, как и христиане.
— К чему ты клонишь?
— К тому, что если я родилась без волшебной нравственной опоры, внушающей мне, что грешно убивать людей, то это вовсе не значит, что я буду их убивать, — изможденно закончила Гретхен.
— Надеюсь, ты не мормонка?
— Когда преступник сводит тебя с ума, ты отправляешь его ко мне, — небрежно бросила Гретхен, прислоняясь к журнальному столику. — Мне нравится жизнь, которую я веду, нравится мой дом и моя работа. Однако я не обольщаюсь насчет своего здоровья и знаю, что мое тяготение к скуке и неумение думать о последствиях в любой момент могут все испортить. Потому я уже давно выработала собственный моральный кодекс, который вполне сносно, не хуже религии, поддерживает меня на плаву.
— И могу я узнать постулаты сего «морального кодекса»?
Гретхен победоносно ухмыльнулась:
— Они просты — доказать твою неправоту.
— Чего? Ты охре… офонарела?
— Ни капли. Всякий раз, когда меня охватывает непреодолимое желание перерезать глотку еле-еле плетущемуся тихоходу, перед моими глазами всплывает твоя торжествующая физиономия.
— Да будь я проклят! — вскричал пораженный до глубины души Шонесси. — И все-таки ты что-то недоговариваешь, верно? Не только ради этого ты посвятила жизнь консультированию. Есть что-то еще?
Наверное, пришло время открыться перед Шонесси. Вреда это точно не принесет. Возможно, даже сломает лед отчуждения.
— Мое темное начало требует выхода, — призналась она и добавила после секундного замешательства, в течение которого Шонесси безуспешно пытался уловить подспудный смысл ее высказывания: — И этот выход ему дают… тела.
Тела. Кровь и кости. Частички душ, потерянные людьми после того, как они нанесли друг другу увечья, растерзали друг друга или разрушили друг другу жизнь. Как она и Шонесси.
Разве есть в мире что-то более возвышенное и захватывающее?
— Так я вправляю себе мозги, если хочешь.
Несмотря на то — или благодаря тому — что Шонесси считал ее потенциально опасной, он был самым сметливым на ее веку копом.
— А если произойдет осечка и твои мозги съедут набекрень? — спросил он.
— Тогда к моим услугам огромное число иных выходов. Ой, да расслабься, детектив! Я имею в виду криминальные сериалы и иже с ними. Если ты вдруг все пропустил, мы живем в золотом веке.
— Я ничего не пропустил, — сварливо, как и подобает заядлому ворчуну, буркнул Шонесси. — А ты не боишься, что твоя страсть к… в общем, что твоя страсть может выйти из-под контроля?
— Боюсь, — не раздумывая, сказала Гретхен. — Но, в конце концов, каждый способен на убийство.
— Поэтому тебе и импонируют психопаты типа Виолы? Они привлекают тебя тем, что выходят за рамки приличия и плюют с высокой башни на все твои излюбленные моральные ценности?
— Да гори эти подонки огнем и жарким пламенем, — сдержанно ответила Гретхен.
Шонесси, как она и рассчитывала, хохотнул над ее красочным определением. Хохотнул беззлобно, сочувственно и с пониманием.
— Хорошо. — Тон Шонесси опять стал деловым. — Какие у тебя догадки насчет Виолы? Думаешь, без вмешательства Рида Кента не обошлось? Или все замутила Лена?
— Казино портит мне всю картину, — пожаловалась Гретхен и замолчала, вспомнив, почему добивалась ордера на арест Эйнсли Кент, вспомнив коротенькую запись разговора Эйнсли и Лены. «Ты мне доверяешь?» — И в то же время я твердо убеждена, что Эйнсли