при этом не было. Нет, просто лечь на этот постамент и, наконец, уснуть вечным сном было бы слишком просто. Но тянуть смысла больше нет. Мне было прекрасно известно, что и как надо делать, чтобы получить подсказку к действию. Так что…
Который раз глубоко вздохнув, я поднёс ладони к ближайшему факелу и набрал в него радужного пламени. После чего подошёл к стенам, теперь уже совершенно не зная, что они мне покажут. Кинжала Порядка больше нет, Йегероса и Фартхароса больше нет, но раз уж здесь снова стоит этот проклятый постамент, значит, Храм собирается потребовать новую жертву. Но что я мог отдать теперь? Ведь у меня, как и в самый первый день появление в этом мире, не было с собой ничего, кроме моей одежды. Однако сомнительно, чтобы Храм интересовала моя одежда. Его интересы куда более глубоки и глобальны.
На этот раз стены повествовали о жизни ещё одного вимрано. Этот, не в пример прошлой истории, имел вполне обычное и счастливое детство. Его явно любили и другие дети, и собственные родители. Да и сложения он был весьма крупного, что среди расы вимрано, оказывается, вовсе не редкость. А потом… да, несомненно, это сцены из войны, которая оставила на Руархе шрам, кровоточащий до сих пор. И этот вимрано… нет, в боях он не участвовал, но, судя по картинкам, он участвовал в тайных боевых вылазках… и помогал уносить с поля боя раненых товарищей. При этом его злобный взгляд, который неведомый художник искусно передавал всего двумя-тремя линиями, явно говорил о том, что он был бы не прочь выйти и в открытый бой. Но он явно имел приказы от старейшин этого не делать и решать те задачи, которые были перед ним поставлены.
Я шагал и шагал вокруг комнаты, удерживая пламя и рассматривая всё новые и новые сцены из жизни этого вимрано. Война кончилась, и не успели вимрано зализать раны, как началась гражданская война. Невыносимо было в очередной раз смотреть на то, как убивают вимрано… как, очевидно, невыносимо это было и бойцу, жизнь которого я сейчас смотрел. И вот, это, разумеется, случилось. Его изловили трое, судя по габаритам, генрано и уже готовились его зарезать… но следующая сцена внезапно показала, что он стоит на коленях, пав ниц, и одной рукой протягивает им что-то. Этим чем-то оказалась большая круглая монета. Судя по всему, генрано согласились принять эту плату, и на следующем рисунке они уходили, вероятно, перед этим как следует отпинав несчастного вимрано. И уже в следующей сцене показывалось, как вимрано стремительно поднялся на ноги и почти мгновенно зарезал всех своих обидчиков. А потом… А потом он взял один из кинжалов и сел на землю, держа его перед собой. И на последней стене было нарисовано одно и то же изображение этого вимрано в ряд, где он сидит, глядя на клинок перед собой. Вот только тело его становилось всё тоньше и слабее, пока, наконец, оно не источнилось до такой степени, что для схематичного изображения художнику хватало буквально одной линии…
— Тальцеол, — выдохнул я, — это жизнь Тальцеола!
Да, сомнений не было. И сейчас я испытвал к нему огромное сочувствие. Каким большим, сильным и храбрым он был! Он столько вынес в этой войне, он выжил и спас множество жизней. И всё это для того, чтобы обнаружить, что через три года его сородичей начнут вырезать, а сам он будет валяться в ногах у тех, кого сам недавно вытаскивал с поля боя, и вымаливать свою жизнь. Почему то в том, что эти генрано были именно теми, кому он спас жизнь, я не сомневался. Случившееся в приюте вимрано показывало, что в этой резне не щадили даже детей. И если уж эти генрано согласились его пощадить, пусть и за выкуп, значит, было за что щадить. Я так и представил себе эту сцену, когда генрано стоят и говорят, мол, на этот раз мы тебя пощадим, предатель, но если попадёшься нам на глаза снова — пеняй на себя. И Тальцеол после этого в бешенстве всех их убивает. Не за то, что они так с ним поступили: он наверняка был мудр и знал, что эти несчастные просто выплёскивают гнев и боль, что принесла им всем эта война. Нет, он убил их именно за то, что они назвали его предателем.
И всё же на этом картинка заканчивалась. Тальцеол сидел, иссохшийся и ослабший, и смотрел на, как я теперь понимал, Кинжал смерти. Я пошёл было дальше, ожидая увидеть умершего Тальцеола, что и означало бы последнюю плату, но… больше на стенах ничего не было.
— И что ты от меня хочешь?! — громко спросил я, — у меня нет Кинжала Смерти, я не смогу тебе его отдать!
Несколько секунд после этих слов ничего не происходило. А потом меня внезапно потянуло обратно, к изображению, где Тальцеол стоял на коленях перед своими палачами и предлагал им выкуп. А затем… радужное пламя сорвалось с моих ладоней и помчалось к стене. И затем… оно стремительно вошло в монету, что парила нал ладонью Тальцеола. Огонь погас… но монета продолжала ярко сиять.
— Слушай, ты, это не смешно! — рассердился я, — я понимаю, что за право пройти дальше нужно чем-то заплатить! Но у меня больше ничего нет!
Храм ничего на это не ответил. Судя по всему, он считал, что подсказок дано достаточно. Ещё раз посмотрев на сияющую монету, я принялся лихорадочно размышлять. Да, история жизни Тальцеола была, несомненно, полезна, чтобы лучше понять его личность. Он, действительно, был достойным представителем своей расы, хотя для меня оставалось загадкой, как к нему в руки попал Кинжал Смерти. Разве что он был у кого-то из этих генрано и, собственно, поэтому у него и получилось так быстро их всех убить. Да, теперь я знал, что за право владеть Кинжалом Смерти он пожертвовал и своими жизненными силами, и физической мощью, которой явно не был обделён в молодости, и даже любовью своих подопечных. О, нет, не было сомнений, к нему относились со всем должным почтением и уважением, но вот любовь… разговор с той маленькой девочкой показал, что любви там как раз не было. Потому что очень трудно любить, по сути, ходячий труп, которому давно пора было