были при мне, уже давно перекочевали бы в его карман, а я бы даже не подозревал, кто именно меня ограбил.
– Доброе, – ответил я и повернулся.
Бешеный явно удивился, когда увидел мое лицо.
– О! – воскликнул он. – Сосед не только по несчастью, но и вообще, настоящий сосед. Вот так встреча. Что здесь делаешь?
Он подошел ко мне и протянул руку. Я протянул свою, и он принялся ее энергично пожимать, и даже приобнял меня за плечо.
– Да так… – я соображал, что бы ему соврать. – Погулял вчера хорошо, и даже не помню, как здесь оказался.
– Вот как! А я думал, что ты трезвенник, после того, как отказался выпить со мной в «Деревянном флибустьере», когда я праздновал заключение в темницу своей жены.
– Вовсе нет, – ответил я, и тоже слегка улыбнулся в ответ на его, сияющую добродушием, улыбку.
– Меня зовут Бешеный, – сказал он, и выпустил наконец мою руку, а я не смог удержаться от недоброго смеха. – Ты чего?
– Да ничего, не обращай внимания. Имя красивое.
– Правда? Ну, спасибо. Ты уже уходишь?
– Еще не решил.
– Пойдем, у меня остались две банки пива. Тебе тоже опохмелиться не помешает, к тому же дождь снова зарядил, так что спешить некуда.
Он повел меня по коридору в обратном направлении, и завел в комнату, соседнюю с той, что я занимал ночью. Здесь царила похожая обстановка, то есть абсолютный бардак, сломанная мебель, разорванные куски линолеума на полу, обрывки рыжих обоев по стенам и сантиметровый слой цементной пыли. В углу лежала куча тряпья, к которой и устремился Бешеный, перешагивая через мусор, и выудил оттуда две банки пива, одну из которых протянул мне.
Надо сказать, что выглядел он гораздо хуже, чем я видел его в последний раз. Лицо было небритым и отекшим, под левым глазом виднелся небольшой синяк, темные волосы были всклокочены, и явно не причесывались уже несколько дней. Одежда его – джинсы и спортивная куртка поверх зеленой футболки, – была помятой и сплошь в пятнах грязи и пыли. Грязными были и руки, а костяшки пальцев покрывали запекшиеся ссадины, полученные то ли от падений, то ли от ударов. Я не очень хотел разделять компанию этого человека, но сейчас рассудил, что лучше мне остаться и попробовать через него узнать какие-либо новости, если он ими располагал, или же под каким-то предлогом выпросить у него телефон, и воспользоваться интернетом. Но в успехе этих замыслов я очень сомневался, потому что Бешеный производил впечатление человека, которому не стоит доверять даже в самую последнюю очередь; не покидающая лица улыбка, которую он, казалось, всеми силами старался выдать за искреннюю, и бегающий взгляд, в немалой степени убеждали меня в правильности своего суждения.
– Это последнее, что у меня осталось, – сказал он, открыл свою банку и уселся на свою самодельную постель.
– Спасибо, – ответил я и присел напротив, на обрывок линолеума. – Куришь?
– Душу бы продал за сигарету, – усмехнулся он, и когда я достал из кармана пачку, рассмеялся. – Надеюсь, не станешь ловить на слове? Да и что тебе моя душа? Нужна она тебе, что ли?
– Тебе не пора остановиться? Ты когда дома был в последний раз?
– Дня три назад, наверное. А чего останавливаться? Что-то изменится разве?
Я ухмыльнулся, отметив про себя некоторую истину в его словах. Мы закурили и некоторое время помолчали.
– Это как же можно не помнить, как оказался в трущобах? – спросил вдруг он и посмотрел на меня то ли с удивлением, то ли с подозрением.
– Я ведь недавно в Лоранне, и плохо ее знаю. Вышел прогуляться и осмотреть окраину города, ну и скрасил свою прогулку бутылочкой хорошего виски. Я и понятия не имел, что забреду в такие дебри, а тут еще и телефон разрядился, и дождь начался, и ноги уже плохо слушались. Так что, укрывшись тут на ночлег, я думаю, поступил даже мудрее, чем если бы и дальше бродил окрестностями.
– Тут ты прав. Удивляюсь, как это тебя еще не избили и не ограбили. Наверное, подумали, что ты из полиции и что-то вынюхиваешь. Полицейских здесь не любят, но и связываться стараются как можно реже.
– А ты-то что здесь делаешь?
– Я все деньги пропил, – ответил он и рассмеялся, причем не с грустью или отчаянием, как принято смеяться в таких случаях, а с самой натуральной веселостью. – Пока деньги были, так за мной целая толпа ходила, клялись в вечной дружбе. А я только смеялся, и сам ждал, когда же деньги кончатся, когда же останусь я один. Тут все просто: хочешь быть любимым – изволь наливать, а коль налить нечего, так люби себя сам. А я может и хотел бы быть любимым, да только выпрашивать любовь у меня уже сил нет. И как вижу, что если не выпрашивать, то и не будет никакой любви, так от отчаяния и легче становится. Бывало тебе когда-нибудь легче от отчаяния? Сам бы не поверил, что может такое случится. А самого себя любить – нервы нужны железные или полное отсутствие мысли в голове. – Он помолчал и добавил: – Жена вот все любила меня, пока я просил, а не просил бы, так и не любила бы.
– Мне показалось, что ты жесток к своей жене, – заметил я.
– С чего ты взял? – с недоумением спросил он.
– Мне кажется, что посадить жену в тюрьму за то, что она имеет привычку рыться в твоих вещах – слишком суровое наказание.
– Она сама сгубила свою душу. Да и, все равно, никакого толку от нее было.
– Говоришь ведь, что любила.
– Говорю ведь, что выпрашивал любовь. И ради чего? К чему это в итоге привело, чем обернулось? Сижу здесь без копейки денег и уже сутки голодный. Еще позавчера пришел сюда, к одному цыгану-ростовщику, продал ему за бесценок золотые часы – ее подарок, кстати. Деньги-то пропил сразу почти, и вот уже две ночи здесь обитаю, и ничего. Все лучше, чем дома.
– Это почему же, лучше? – спросил я, чувствуя, как пиво заново туманит голову.
Он посмотрел на меня долгим скорбным взглядом, и глаза его заблестели.
– А не могу там без нее, – сказал он, и отвернулся, чтобы я не видел его глаза, ставшие влажными. – Часы даже ее продал, потому что смотрел на них и видел ее. И слышал ее в тиканье секундной стрелки. А теперь что? Как мне теперь без нее жить? Знаю, что остановиться нужно, что работу найти нужно, что дождаться ее нужно, сколько бы она не сидела. Знаю, что сейчас за двоих жить нужно,