Говорят, была реальная история.
Над кораблем долго кружили американские самолеты, да так низко – видны лица летчиков. Утомительно! Каплей не выдержал, снял ботинок и швырнул им в самолет. Американцы улетели.
А каплей весь поход проходил в одном башмаке.
* * *
История старлея-метеоролога. Адмирал обещал наконец отпустить его в положенный отпуск. Но все-таки отпуска не подписал.
В пятницу адмирал, как всегда, вызвал старлея к себе и попросил дать сводку на завтра, так как собрался на рыбалку.
– Солнце, ясно, тихо, +23 °C, – сообщил офицер.
Был ливень, мороз и еще бог знает что.
– Вы же мне обещали хорошую погоду! – в понедельник укорял адмирал старлея.
– Вы мне обещали отпуск, – ответил старлей.
* * *
Одноногая певица. Все тот же пионерлагерь. Воспитательница – этакая экзальтированная молодящаяся старая проблядь из Феллини. Сломала на пионерском костре ногу, но не сдалась и на другой день все-таки пела со сцены, раскачивая в такт песне сломанной ногой.
Когда же объявили танцы, пошла танцевать и опять упала. И плакала, и пионеры несли ее на руках, и она и смеялась, и плакала, и всем помавала ручкой, и пела одновременно…
* * *
Мильково. Я попал в число участников фестиваля искусств «Город селу» к 50-летию СССР. Несколько автобусов. Транспаранты, плакаты. Приветственные речи, широчайшие улыбки, кинооператоры с местного телевидения, словом – бред собачий. Местные самодеятельные артисты и бригада ансамбля флотилии, в которой был и я.
Приехали. Разместились в ЦК (центральная котельная). Половина артистов уже к этому моменту была «в дупель», и певец выпал из автобуса лицом в уголь. Организовано все чудовищно. В одном из клубов – мест этак на 70 – афиши не было вовсе, а только маленькое объявление, какие висят на подъездах, фонарных столбах, в банях, да где угодно и о чем угодно. Естественно, народу никого. Шесть детей. Суббота!
Завклубом – полная теха. Кругла как луна, и глаза испуганные, голубые, лет ей вроде бы всего 22.
Семь вечера. Осталось уже пять детей, да и то двое чуть не грудных. Тут подкатывает «Волга», в ней секретарь обкома, секретарь горкома и представитель управления культурой – ужасающая еврейка на сухих ногах. Еще кто-то. Входят они, а народу нет.
Я говорю, что пора уже нам уезжать – ждать-то некого, это ясно здесь всем и давно.
Секретарь водит носом, смотрит. Еврейка отзывает майора Машарского в сторону и говорит ему, что секретарь обкома хочет увидеть мое выступление. Ну, этого еще не хватало! Уродоваться ради пяти человек, которым в сущности-то на меня глубоко плевать!..
Я корректно объяснил, что сделать этого не могу. Секретарь меня понял. Тогда еврейка схватила автобус и кинулась на нем по улицам собирать людей… Через час был полный зал! Какие-то перепуганные случайные люди, кто-то из общежития – прямо в тапочках, с куском колбасы за щекой, кто-то с улицы с покупками, «чуть трезвые» мужички с крупной, только что пойманной рыбой в ведре, кто-то с грудным ребенком на руках и так далее. Бред полнейший!.. Я начал выступать.
Выступил. Ну, кино свое дело делает, и все прошло нормально. Следом выходит Машарский и начинает рассказывать про свои песни. Люди сидят в полном изумлении – кто, что?.. – кино какое-то, теперь вышел майор-композитор!..
Тут гаснет свет. Весь. Полная вокруг темнота. Но люди настолько обалдевшие, что продолжают сидеть молча. Машарский же, как и подобает военному, продолжает рассказывать про песни и затем просит выйти на сцену своих ребят.
В полной темноте эти матросы-артисты выходят на сцену. В полной темноте Машарский их представляет, и они начинают бравыми голосами петь в полнейшей темноте. Я чуть не падаю за кулисами со смеху. Завклубом рыдает. «Ой, что будет, ой, что будет!..» Ведь в зале среди совершенно ох…вших от всего этого зрителей сидит секретарь обкома. Словом, конец света.
Потом между рядов начинают пролезать два совершенно пьяных человека с лестницей, наступают на ноги, матерятся, падают, и все это в полной темноте, под игривые теноры и плач детей.
Полный сыр!
Наконец свет зажигается, но тут же гаснет, поскольку один из электриков летит с воем с лестницы… И так далее.
«Концерт прошел с большим успехом» – было напечатано утром в местной газете.
* * *
Замечательно гремят ботала в вечерней мгле. Коровы выгнаны в сопки, и время от времени гремят со склонов ботала.
Молодой тракторист – мальчишка. Увидел мышь и погнался за ней. Этакую запузырил борозду поперек целого поля!
В полной темноте эти матросы-артисты выходят на сцену. В полной темноте Машарский их представляет, и они начинают бравыми голосами петь в полнейшей темноте.
* * *
Мичман Ткаченко взял с губы двух матросов сажать ему картошку. А те собрали с соседней помойки старые консервные банки и каждую картошку посадили, накрыв ее банкой.
Долго ждал Ткаченко урожая. А моряков этих пойди найди теперь.
* * *
Ансамбль «Курилы», который разъезжает по частям. Несчастные люди, совершенно не осознающие всей трагичности своего положения. Шоры! Шоры жизни, творчества, рабство и заштампованность всех представлений. Автобусы, грузовики, чудовищные дороги. Выступления в ужасающих условиях. На гнилых и холодных подмостках – балетные номера, фокусник.
Зритель принимает на ура все. Он дик, голоден ко всякому зрелищу, оттого-то прием фантастический!.. Актеры, однако же, совсем не понимают, по какой причине их встречают так.
Но во всем этом могут быть пронзительные человеческие истории. Трогательная любовь, трагическая и беззащитная. Может быть, между балериной и контрабасистом. Или между контрабасисткой и фокусником.
* * *
Школа на острове Шумшу. Одна молоденькая учительница на все классы. Учит всех учеников одновременно – с первого по четвертый класс.
А в классе-то по 2–3 человечка. В первом классе всего одна маленькая девочка.
(Хорошая история.)
* * *
Высохшая река с каменистым руслом. Серая галька, серые, замершие в разных положениях стволы деревьев, их корни. Жутковато и красиво.
* * *
Отец адмирала Ильченко никогда не пил лекарств, но у него был друг – врач, который частенько дарил ему лекарства.
И вот через много лет снова встретились два эти человека, сели, выпили. И врач сказал другу:
– Вот! А если бы ты не пил моих лекарств, таким здоровым бы не был!
Старик улыбнулся, встал, подошел к своему шкафу, раскрыл его – и друг его, врач, увидел массу пачек и коробок с пилюлями и пузырьков с жидкими снадобьями.
– Вот если б я все это выпил, – сказал старик, – я давно бы уже помер, а я, видишь, жизнью еще наслаждаюсь…