Лекари — по-местному врачи — бесшумно колдовали над ним, ковырялись в развороченной груди, извлекая на свет острые осколки. Сращивали жилы. Сшивали мышцы. От незнакомых и злых лекарств в редкие моменты прояснений невыносимо кружилась голова.
…Боль отступала неохотно. Наверное, она прошла последней, когда, уступив здешним лекарям, без следа пропали исполосовавшие грудь шрамы.
— Ты молодец, — сказал Исайя, едва появившись в палате. — Всего неделя после такого ранения — и, смотри, уже отпускают! Меня бы они продержали вдесятеро дольше.
О том, что по крайней мере половина ран была абсолютно несовместима с жизнью, он умолчал. На столе верховного координатора уже лежал изобилующий восклицательными знаками рапорт лечащего врача.
Твердислав поднялся с койки. Растерян как-то мальчишка, отметил про себя координатор. Как бы Конрад прав не оказался — вдруг кольнуло сомнение.
— Что мне делать дальше? — глухо спросил парень. — Зачем я вам? Всеотец отказался от меня… не знаю, за какой грех… Магия не действует. Она мертва. Я… могу сражаться лишь вашим оружием, а так, — он скривился, пряча горечь и разочарование за неумелой усмешкой, — так от меня никакого толку. Ваши люди владеют им, оружием то есть, куда лучше.
— Ты не понимаешь, — ласково сказал Исайя. Аккуратно отогнув одеяло и простыню, сел на широкую кровать. К гигиенической ткани все равно не мог пристать никакой микроб, но верховный координатор был человеком старой закалки и старых привычек. — Ты значишь гораздо больше, чем лишние руки, держащие огнемёт, или лазер, или бластер. В конце концов у нас достаточно автоматов. Дело не в этом. На тебя возложена миссия, и только тебе решать, каким образом она претворится в жизнь. Не исключаю, что Всеотец сознательно лишил тебя дара магии. Его путей нам не дано предугадать.
Твердислав сел рядом. Лицо у него было угрюмо.
— Слишком уж часто я слышал про неисповедимость Его путей, — сообщил юноша. — А я вот так думаю — что если Он чего-то хочет, чтобы мы сделали, так должен и нам порядок объяснить, ведь верно?
— Может, и верно, — согласился Исайя. Он смотрел на мальчишку, и у него щемило сердце. Неужели и тут — провал? Неужто и здесь — победа того, кого он называл Идущим по Следу, не желая осквернять этот мир подлинным именем своего преследователя?
— Расскажи лучше, что ты видел, попав в облако, — сменил тему координатор. — Хочешь, кстати, что-нибудь перекусить? На голодный желудок истории излагать плохо.
Твердислав покачал головой. К нему уже приходили с этим. Помня слова Всеотца, он рассказал — подробно, как только мог. Сдавленным голосом признался в том, как пытался убить девчонку. Оба старичка, явившиеся его расспрашивать, только вылупили блеклые глаза.
— Так ведь и надо было убить! — решительно заявил один, с тонкой козлиной бородкой. — Ещё немного, и пропал бы ты, парень. Твоё счастье, что наши начали артналёт.
Юноша пожал плечами. Левая ладонь упрямо не желала забывать кровь девочки.
— Нужно повторить, координатор?
— Факты я уже знаю. Расскажи об ощущениях.
Парень был в самом сердце Сенсорики, думал Гинзбург, Сенсорного облака, ужаса и проклятия, сотворённого Умниками. Там не мог выжить ни один человек. Ни один автомат. Там отказывала любая, даже самая примитивная электроника. И только старые добрые пороховые патроны не подводили стрелков. Но этого оказывалось недостаточно. Ни один танк, ни один истребитель, ни одна из наших машин не прорвались через это облако. А ведь известно — сведения стоили жизни доброй сотне лучших, наверное, последних настоящих агентов земной разведки, что эти облака — лишь детские шалости. Что там, где Умники свили гнездо, дело не ограничивается вымышленными мирами, тонким покровом наброшенных на реальность декораций, когда дома оборачиваются скалами, улицы — тропами, а залпы РСЗО — пляской огненных духов.
Что такое истинная Сенсорика, не знал никто, даже верховный координатор Исайя Гинзбург. Об этом знало совсем иное существо… и ещё один, носящий прозвище Идущий по Следу. Собственно говоря, война-то и началась из-за стремления Умников охватить своей Сенсорикой весь мир, все человеческие колонии, раскинувшиеся на пол-Галактики. Поколению Исайи Сенсорика не несла ничего, кроме безумия и жуткой смерти.
Медицина была способна на многое. Клонирование и замена отживших свое органов, выращенных из пары-тройки старых клеток. Биологи вели свой собственный бой с Владычицей Сущего, с безобразной старухой, века и тысячелетия утаскивавшей свои жертвы в чёрную пустоту Ничто. Вели и порой выигрывали. Однако даже они не способны сделать солдат из тех, кто разменял уже третью сотню лет.
* * *
Твердислав напрягся. Видно было, что рассказывать об этом ему не сильно хочется.
— Ощущения… да какие там ощущения! Просто дрался, как с Ведунами. Хотел выжить. Её… Аэ то есть… хотел убить. Не вышло.
— И ты как будто даже рад?
— Рад, — вздрогнув, признался парень. — Рад. Я и ламий — то никогда не убивал… — Он покраснел. Хорошо, что Джей не видит — точно глаза бы выцарапала.
Исайя задумчиво пожевал губами.
— Что ж, я тоже рад. Ведь когда-нибудь эта война кончится. Понадобится кто-то, могущий понять вчерашних врагов.
— Почему же Он сказал, что врага надо истреблять? — прошептал юноша, подтягивая колени и опуская на них подбородок.
— Наверное, Он имел в виду — дать наглядный урок нашей силы… — осторожно предположил Исайя. Надо быть аккуратнее. Парнишка на грани срыва. — А потом можно, наверное, и заключить мир. Пусть каждый идёт своим путём, не мешая другому, верно? А поголовного истребления… не надо, конечно же.
“Мне отмщение и Аз воздам”, припомнились слова.
И ещё: “Destraam et aedificabo”, на любимой звонкой латыни. Вот уж воистину “destruam”… Сколько крови понадобится, чтобы вразумить Умников! Сколько смертей, раз уж здесь у него нет иного оружия?
Noli me tangere, не тронь меня, и я тебя не трону… Умники нарушили эту заповедь. Как и все прочие. Не было такого закона, завета или же моральной нормы, которую они бы не отринули. Память отказывалась воспроизводить те жуткие картины, когда мятеж Умников ещё только начинался, и родители смотрели на невинные шалости детишек, не подозревая, что на следующий день семи— и восьмилетние сорванцы начнут резать мам и пап прямо в их собственных постелях.
“Nil admirari, prope res est una, Numici, Solaque, quae possit facere et servare beatum…”
Воистину в многой мудрости много печали. Точнее, даже не в мудрости, а в памяти. Простирающейся много дальше проклятого мятежа.
Твердислав молчал. Парень казался каким-то опустошённым, выгоревшим, точно та звонкая сила и ярость, переполнявшие его, только ступившего на эту землю, исчезли без следа. Скис? Так быстро? Неугомонный бунтарь, прорвавшийся к медицинскому комплексу и вытащивший свою девчонку? Не забыть запросить Алонсо — уж не выжила ли бедняжка чудом? После отбитых голой рукой плазменных зарядов поверишь и не в такое.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});