хочет. Сыты да никому не подвластны, сами себе хозяева. Как же тут помирать? Василь Василич меня всю дорогу про бабу Гапу пытал, как да что. Для людей, говорю, жила. Как все мы…
— Для Алены вы бабушка, тетя Даша.
— Алена и держит меня тут, на земле, — согласилась тетя Даша. — Не то, говорят, дитя кровное, что родишь, а то, что своими руками выходишь. Видно, бог отнимает, бог и дает. Еду к вам, будто к деткам своим… Ну-к, что ж, давай попьем чаю-то, — придвинула чашку. — На сердце вроде бы отлегло.
12
…И я давно живу, тетя Даша. Только подумать — двадцать пять лет здесь, в этих краях! Двадцать пять лет, как впервые увидела Рафовку. А все, что было тогда, тревожит сердце и сегодня. Что было…
В Рафовку по письму Рыбина Валентина выехала после обеда на попутной машине: их шло с зернопункта достаточно.
На полпути их неожиданно застигла гроза со слепящим ливнем. Машина, поерзав с километр по мгновенно раскисшей дороге, стала. Ливень кончился через полчаса, однако шофер с сомнением почесал в затылке:
— До Ляховки дойду, а там…
— Я пойду пешком.
Валентина сбросила туфли, с трудом одолела глинистую крутизну. С ее вершины увидала хутор — три хатки с закрытыми ставнями неподалеку от опушки большого леса. Вдалеке виднелись меловые обрывы, там протекал Донец. Сколько рассказывал о своем хуторке Володя… Тут бы и жить: тишина, зелень, простор.
Тучи разошлись, выглянуло солнце, дождевые капли засверкали в траве стеклянными бусами. Луг перед лесом был алым от клевера и смолки, густо синел высокий шалфей. Над тропой нависали ветви орешника. Валентина задела одну ветку головой, на нее обрушился град капель, и вместе с ним к ее ногам упал орех. Она подняла, раскусила: еще зеленоват, но есть можно. Сбросив с головы платок, принялась рвать в него орехи. С деревьев то и дело обрушивался ливень, вскоре она промокла насквозь, но почти не ощущала этого.
Валентина забиралась все глубже и глубже, ведь ей никогда не приходилось видеть столько орехов сразу. Она перешагивала через какие-то рытвины, опускалась и поднималась с одного лесистого склона на другой. Наконец, опомнилась. Лес изменился, теперь вокруг нее высились могучие дубы. Несколько осинок дрожат серебристой листвой, над поросшим травой рвом склонилась молодая береза. Ров уходил в глубь леса, извилистый, бесконечный. «Окопы», — догадалась она.
Она бежала, не разбирая пути, стремясь выбраться из этой темной, жуткой гущи леса. Наконец завиднелись просветы, и Валентина стрелой вылетела на дорогу.
Синеватые сумерки плыли над селом, которое сначала показалось Валентине небольшим, а потом вдруг распахнулось в бесконечную вереницу разбросанных там и сям хат и хатенок. Вдалеке дымил завод, сахарный, как помнила по словам Бочкина Валентина. Школа стояла ближе к реке.
…В тот день Валентина впервые увидела Евгению Ивановну Чурилову, слепнущего ее сынишку, услышала горькую повесть о том, как чуть не погибли они в оккупации, как фашист ударил двухлетнего Славика прикладом по голове… Впервые увидела Рыбина, попала на профсоюзное собрание, где разбирали его поведение. Восемь человек с чувством полнейшей безнадежности пытались что-то доказать, объяснить, а девятый, внешне видный, но весь какой-то непромытый мужчина, буквально не давал им поднять головы, забивал каждое слово потоком до бессмысленности грубых обвинений. Володя рассказывал как-то про настильный пулеметный огонь, под которым ему приходилось бывать на фронте, — и эти сидящие вокруг нее люди вопреки всякой логике вжимались в парты под очередями огульной ругани. Рыбин обвинял всех в том, что его затравили, вынудили написать заявление об уходе, требовал восстановить его на работе, грозил всевозможными карами…
Валентина понимала, что не должна вмешиваться, что нужно слушать и смотреть до конца, однако не выдержала:
— Скажите, Рыбин, у директора школы есть личная корова?
— Какая корова? — озверело взглянул на нее Рыбин. — Ну, нет у него коровы. Какое это имеет в данном случае значение?
— У вас есть корова?
— У меня есть, — снова весь передернулся Рыбин. — И что?
— Значит, вы даже не помните, что пишете в своих жалобах, — не повышая голоса, хотя ей хотелось кричать, драться, заключила Валентина. — Вот строки из вашего письма: «Директор пасет свою корову в школьном саду…» Фальсификация фактов. Подсудное дело, Илья Никонович.
— Подсудное? — взвился Рыбин. — А вы кто такая, чтобы тут выступать с заявлениями?
— Сотрудник районной газеты.
— Вы ответите за свои слова! Из газеты — не значит, что имеете право оскорблять! — напустился на нее Рыбин. — Я вам покажу, найду на вас управу! Как ваша фамилия?
— Тихомирова. Валентина Михайловна Тихомирова. Педагог по профессии. Член партии. Вас интересуют еще какие-либо данные?
…А утром в школу приехал Сорокапятов. Узнал, что накануне, на профсоюзном собрании, коллектив учителей отказался работать дальше вместе с Рыбиным, снова собрал всех в кабинете директора…
Вернувшись из Рафовки, Валентина первым делом зашла к Володе: хотелось поделиться впечатлениями. Но он был занят, поговорить не удалось.
В редакции к ней нетерпеливо бросился Бочкин:
— Ну что, разобрались в рафовском кавардаке?
— В какой-то мере, — присела на край стола Валентина. — Склоку заводит Рыбин, это ясно. Его почему-то активно защищает Сорокапятов.
— О чем я и хотел поставить в известность вашего супруга: покровителя его сняли с работы, а сорокапятовщина осталась, — хмуро проговорил Бочкин. — Почему-то у нас в областных верхах никто не задумался над простым фактом: Сорокапятов десять лет работает в районе вторым секретарем, за это время сменилось четыре первых, много всякого прочего люда… Уходят, приходят, а склоки, жалобы, клевета остаются. Я провел тут, Валенька, разведку, и весьма глубокую, понял: сию атмосферу создает милейший Иван Иванович. Чужими руками, конечно, используя Рыбина и ему подобных. Приглядитесь, он ведь ничего не решает, в случае чего — я не я, вина не моя.
— Я это чувствую, Василь. Но зачем?
— Рвется к посту «первого». И «рука» у него есть, а вот не выходит… Грамотешки не хватает, понимаешь? Он тут хотел разжиться аттестатом за десятилетку, да сорвалось, одна из учительниц восстала, есть такая Александра Ивановна…
Зазвонил телефон, Бочкин взял трубку:
— Редакция слушает. Кто говорит? Рыбин? Да, да, — минуты две он молчал, видимо, выслушивая собеседника, затем сказал сухо: — Нам это известно. Никакого криминала тут нет и не может быть. Жалуйтесь, куда хотите. — Положил трубку на рычаг. — Рыбин звонил. Сообщил, что вы ночевали у директора школы Чурилова и потому подкуплены. Выступать в газете уже не имеет права.
— Это на самом деле так?
— А черт с ним! Гостиниц в селах нет… Пишите смело, доказательно: что́ нам с вами, рядовым — дальше фронта не пошлют! Или