р а в н о, именно этим…
— Если бы все было так просто, Света: возмутился, нашумел и сразу исправил зло, — сказала она. — Да, Махотина знают. Действия его не секрет. Мы уже говорили об этом: чем-то кого-то он устраивает. И человека на его место найти трудно: школа у вас отмирающая, в конце пятилетки здесь, в Рафовке, будет построена новая, с интернатом, в Яблоново останутся лишь начальные классы… Есть ли в нашей школе подобное? Есть, Света, недостатков хватает. Но у нас сильный, сложившийся коллектив, мы постоянно воюем…
Света обеими ладонями отбросила за плечи пряди льняных волос, как бы перечеркнув этим жестом начатый ею разговор.
— Ладно, не будем. Мама Валя, а кто вам эта бабушка, тетя Даша?
— Та самая женщина, у которой мы квартировали в Терновке. Помнишь, я рассказывала.
— И она Герой Труда, эта седая старушка?
— Слишком буднична, хочешь сказать? Будничный героизм не виден, а потому часто непостижим. Возьми у меня на столе газету, нашу районку, там есть статья, называется «Баба Гапа». Прочти, если можно, вслух…
Светлана принесла газету и, пока Валентина готовила салат, сначала равнодушно, скептически, а потом все более взволнованно прочла статью.
«Живут еще в наших селах старушки, — начинал, как всегда, своеобразно Бочкин. — Немного их осталось, а есть. Лет по семьдесят пять — восемьдесят, как правило, одинокие, живут в старых хатах, на более чем скромную пенсию… И не ропщут, не жалуются, рады, что есть на хлеб, водят «куренков», потихоньку, верные своей привычке к труду, копаются в огородах. Русские женщины трудовой, незаметной судьбы. А как вдумаешься, кто эти бабы Гапы?.. Первыми шли в коммуны, вступали в колхоз, ни от какого дела не отказывались, несли на своих плечах самое тяжкое. И когда колхозы поднимались, и когда врага выгнали, терпеливо несли свой труд. На их труде все построено, он — фундамент нашей сегодняшней жизни. Загляни в их пенсионное дело, какая профессия? «Работала на разных работах в колхозе…» Животновод, полевод, свекловод, птицевод — все это стало у нас сегодня привилегированной профессией. Труд этот прекрасно окупается, дает почет и уважение. А вот бабы Гапы… Все силы отдали они на «разных работах» и теперь незаметно доживают, получая свою, тоже незаметную, пенсию…»
Бочкин, как всегда, писал сумбурно, статья была полна гипербол, но дышала правдой, трогала за сердце. Света увлеклась, читая, и тетя Даша, подойдя, слушала с грустновато-светлым лицом: это была и ее жизнь, волей случая вознагражденная лучше. Валентина вспоминала: нельзя не вспомнить, невозможно не вспомнить, как это все было, о чем рассказывал в своей статье Бочкин. Ах, Света, если бы ты знала, сколько пришлось воевать, сколько сейчас приходится воевать… В обычной жизни фронт невидим, не всегда сразу поймешь, кто друг, кто враг.
2
…В окно постучали, осторожно, чуть-чуть. Валентина прислушалась: тихо. Ветер о ставню? Нет, кто-то возится у двери. Надо открыть.
На крыльце, помахивая кнутом, стояла женщина, в темноте она показалась Валентине устрашающе мощной.
— Тихомирова из газеты тут живе? — прогудела дяди Семеновым басом. — Я Шулейко, бригадир совхоза «Павловский». Побалакать бы надо, — голос ее, необычайно густого тембра, звучал упрямо-настойчиво.
— Проходите, пожалуйста, — Валентина пропустила Шулейко впереди себя, удивляясь, зачем понадобилась она этой могучей посетительнице.
Володя стоял посреди комнаты, заложив руки в карманы, размышляя над чем-то, ведомым ему одному. Шулейко внимательно посмотрела на него:
— Не узнаешь, Владимир Лукич?
Он шагнул ближе, и вдруг обнял Шулейко:
— Тетка Анна? Узнаю, конечно, — отодвинул ее от себя. — Ты ведь молодая была, когда я в гости к вам приходил.
— И я тебя хлопчиком помню, писля техникума, усе на хверму бигав, обещав: будут у нас, тетки, каменные коровники! З машинами! Вот тоби и каменные, саманные-то ворог порушил… А я со станции еду, сестру провожала в Белогорск, — оживилась она. — Надумала жинку вашу разыскать. Може, вона осмелится поднять голос против нашей разбегаловки. Письмо мое чулы? Насчет непомерков в нашем колгоспе?
— Читал. Вы садитесь, — указал на кушетку Владимир.
— Сидеть неколы, позднота. Шо сейчас с зерном творят Манохин и его сродственнички, уму непостижимо, Владимир Лукич. У мени муж, старый дурень, на току сторожил, знаю. Придет домой поутру, охает: поясницу натрудил, всю ночь помогал мешки вскидывать. Он расхитителю мешочек подкинет, а тот ему четвертинку. Уся хата самогоном пропахла. Упреждала я его: перестань, честью прошу, худо будет. Не послухав. Недавно такой хмельной приволокся, чуть со зла топором его не гакнула. Забег кудысь со страху, глаз домой не кажеть. Сыну в армию нияк не решусь отписать. Стыд-срам. Так то мой дурень, я з ним сама могу посчитаться. А до других руки коротки. Вы лучше скажить, прекратится то расхитительство в «Ниве», чи ни? Хучь я там и не роблю, усе не чужое село.
— Прекратится, — кивнул головой Владимир.
— Може, скажете, когда?
— Когда ты примешь колхоз.
Ответ явно огорошил Шулейко; но тут же, насупясь, сжимая в руке кнут, она шагнула к двери:
— Грех смеяться, товарищ секретарь. Не за тим я до вас ихала.
— Я не смеюсь, Анна Афанасьевна, — серьезно сказал Владимир. — Присядь и выслушай. Хоть я и мальчишкой был, хорошо помню, как ты воевала в правлении и в сельсовете с разгильдяями… Помню, как дядька Миша украл тебя из совхоза, и ты свою полеводческую бригаду ни за что не хотела бросить. Так и бегала каждое утро за восемь верст в совхоз.
— И сейчас бегаю, — довольно заметила Шулейко. — Моя бригада теперь в два раза ширше стала. Управляюсь!
— Агрономические курсы кончила, знаю. Курсы бригадиров — тоже. В партии сколько лет?
— Девять. — Шулейко все-таки села на кушетку, неловко поставив свои могучие ноги в огромных кирзовых сапогах. — Но затея ваша пустая, не гожусь я. Не все от председателя зависит. Налоги ты не скостишь? Закупочные цены не повысишь? То-то и оно… Технику в мои собственные руки не дашь?
— Но если не ты, тетка Анна, тогда скажи кто? — присел рядом с ней Владимир. — Не мне тебя уговаривать. В войну совхозный скот спасала, в партию вступила… Теперь это наш фронт.
— Верно, Володеюшко, — вздохнула Шулейко. — Сколько дельных-то хлопцев побито, посчитать по селу… Ладно, пускай, я согласная. Тяжко будет. Гонять бездельников я умею, та шо бездельники? Пыль. Шо мени з честным людом делать, который в колгосп верит, а в председателей нет?
— Надо, чтобы поверили в председателя.
— Сказать легко, — поднялась Шулейко. — Ну шо ж, прощай, Владимир Лукич, покойной тебе ночи. А вы все равно пишите, — повернулась к Валентине. — Продирайте, кто совесть потерял, щоб другим неповадно було. У нас е