Знаю — большие дела делаете. Смотри, Петр Петрович, доберусь, камня на камне от тебя не оставлю.
— Двадцать пять лет добираешься, не надоело? — посмеивался Никитенко. — Я, дружок, воробей стреляный. На черт-те что не пойду. Пятнадцать лет командую мясокомбинатом, а «Жигулей» нема. Разве это не показатель?
— Много раз я хватал тебя за хвост, да изворачивался ты, будто ящерица. Знаем, к кому под крылышко… Не все коту масленица, бывает и великий пост, — кипятился Бочкин. — Смахнули твое крылышко! Вот ты кирпич на личную дачу у Владимира Лукича выпросил, его служебные дела увязываешь со своими шкурными интересами. Не боишься, обнародую вашу сделку? На весь район ославлю?
— Який кирпич? — насмешливо удивился Никитенко, но глаза его стали узкими и острыми. — Если и был разговор между нами двоими, откажемся мы, и выйдешь ты клеветником! Кстати, друг дорогой, не впервые!
— Получал по шее за твои выкрутасы, знаю их… Но ничего, рано или поздно прищемим твой вертячий хвост, — уже спокойней добавил Бочкин. — Такие, как ты, Петр Петрович, создают всю неправду на земле.
— Так уж и всю! — довольно улыбнулся Никитенко. Сказал примирительно: — Ладно, будет тебе. Лучше выпьем, Василь Василич. Наше от нас не уйдет.
Они действительно сели и выпили. «Не дипломат ты, Василь, ох, далеко не дипломат! — думала, глядя на них, Валентина. — Грозишь прищемить хвост и сам же вспугиваешь… И вообще, до чего мы порой нелогичны, учим тому, что сами не сделали для себя правилом, проповедуем подчас то, чего сами не придерживаемся… Бочкин — да и Володя — не очень уважают Никитенко. Но вот сидят с ним за одним столом, беседуют по-приятельски. Никитенко, верно, тоже не очень уважает их, у него свои взгляды, но тоже сидит и беседует…»
— Думаете о нашем людском несовершенстве? — тронула ее за локоть Тамара Егоровна. — Я тоже. Когда оказываюсь рядом с Петром, не могу отделаться от ощущения близкой беды… Странно, почему все-таки судьба сводит совершенно разные натуры? Взгляните на Аллу Семеновну, вот кому надо быть рядом с Петром, они бы во всем поняли друг друга. А ему нужна я. И мне почему-то он.
Алла Семеновна, как всегда нарядная и привлекательная, строила глазки Ванечке, но тот упорно этого не замечал. Она порхала от одного мужчины к другому, искрясь весельем и обаятельностью. «Где сейчас Слава? — думала Валентина. — Позвать его? Нужно ли? Она ведь о нем ни слова. Неужели и с ним — так просто? Нет, такой жестокой Алла Семеновна быть не может. Взбалмошна, избалована, да. Но в чем-то и она — человек…»
— Где ты встречал Новый год, Василь? — спросила Валентина у Бочкина. — Володя звонил тебе, сказали — уехал.
— У соседей. С газетчиками нашей белогорской Магнитки. Сколько сманивали, все же сманили. Банкет был гомерический! — поцеловал себе кончики пальцев Бочкин. — Даже икорочка…
«Прежде ты всегда встречал Новый год с нами, никто не мог тебя сманить», — с невольной грустью подумала Валентина.
— Мы сегодня с Владимиром Лукичом тоже ели в ресторане икорку, — самодовольно похвастался Никитенко. — Скажи, Владимир Лукич? Бифштексик! Лучок — зеленый! Если бы не я, жевали бы вы, товарищ председатель мясоспецхоза, жареную подошву.
— И чему ты радуешься? — сказала Тамара Егоровна. — Лучше я стану есть жареную подошву, чем что-то выпрашивать. Как не надоело тебе, Петр!
— Ну, ладно, не буду. — Никитенко погладил руку жены. — Ты вон вечно выпрашиваешь для своей школы, не надоело? Не поклонишься — не получишь.
— Я хоть ради дела…
— А я ради собственного удовольствия! Кто из нас мудрей, попробуй, реши, — рассмеялся, блестя глазами, Никитенко. — Люблю пожить, грешным делом. Хорошо люблю пожить… Кто из вас обратного мнения, вот, пожалуйста, бросьте в меня. — Достал из кармана пиджака серый камушек. — Всегда ношу при себе. Как наглядное пособие. Между прочим, поднял на берегу Черного моря… Никто не желает бросить? — Оглядел всех. — То-то и оно. — Спрятал галечник обратно.
— Циник ты, Петр Петрович, ох, какой циник! — погладил свою лысину Бочкин. — Но в одном заслуживаешь уважения: действуешь согласно своим убеждениям. Сядешь когда-нибудь за это, но хоть не строишь из себя ангела.
…Наговорились, наспорились вдоволь, ушли гости… Валентина взяла с тумбочки дневник Анны Константиновны, который еще утром принесла ей Чурилова. Несколько сшитых суровыми нитками тетрадей, в них целая человеческая жизнь. Отгоревшая жизнь… Прилегла на кровать, раскрыла первую страницу. Тетя Даша, укладываясь спать, мягко ходила за стеной. Добрый человек тетя Даша, хороший человек, но, пожалуй, самый принципиальный из них всех: не вышла к столу, не захотела видеть Никитенко. «Хватит, нагляделась, як нами командовал, — сказала Валентине. — У сели мени не узнае, шо я буду здесь з им здоровкаться?..» В самом верху странички было написано: «Друг, всегда в уме держи две из жизненных основ: больше правды — меньше лжи, больше дела — меньше слов». И чуть ниже: «Отдай людям всего себя, ничего не требуя взамен». Валентина вдруг представила Анну Константиновну совсем юной, чем-то похожей на Свету Овсиенко, на нее, ту, давнюю Валентинку… Горечь, навеянная мыслями о Никитенко, ушла, на душе посветлело: пока есть на земле хорошие люди, с их горячей верой во всепобеждающее добро, миру ничто не грозит. Никуда не уйдет из школы Света, уйти — не стала бы до полуночи переписывать планы. И Ванечка не помчался бы вслед за ней, будь она пустой вертушкой… Бочкина не купишь никаким коньяком, никакой дачкой, хоть как перед ним рассыпайся, все равно скажет, что думает. Мир все-таки стоит не на Никитенко. Потому стоит.
Володя лежал, пытаясь читать газету, но она падала у него из рук: дремал. Валентина взяла газету, сложила.
— Скажи, Володя, тебе очень нравилась Нелли?
— Что? Какая Нелли? — заворчал, отворачиваясь к стене, Владимир. — Все добрые люди спят давно, а ты придумываешь бог знает что!
— Я спрашиваю тебя, загадочный супруг мой: нравилась ли тебе Нелли Сорокапятова? Насколько серьезно нравилась? И почему она, такая красавица, до сих пор не нашла себе мужа?
— Действительно красивая, — согласился, со вздохом поворачиваясь к жене, Владимир. — Сейчас, правда, поблекла, не тот форс: ведь тоже под пятьдесят. А мужа… того, кому она нравилась, Нелли Ивановна не хотела, Те, за кого она согласилась бы выйти замуж, были, к сожалению, женаты.
— «К сожалению» — это о тебе?
— Хватит чудить, Валюша. Давай спать. Завтра мне на рассвете… При чем тут я? Какое имеет ко мне отношение Нелли Ивановна? — Он тер кулаками глаза, зевал во весь рот, буквально засыпая после каждого слова.
— Ладно, спи. Вижу, что ни при чем, — потушила у него настольную лампу Валентина. — Так зеваешь, страшно становится.
— Ты такая же шалая, как и твой Бочкин, — проворчал