мне крайне не понравились. Но разговор дальнейшего развития не получил, и без особых приключений мы к обеду дотащились до Харькова.
Прекрасный харьковский вокзал был загрязнен до неузнаваемости и переполнен серой солдатской толпой. Повсюду пестрели плакаты: «Все на борьбу с царскими опричниками, казаками!», «Долой помещиков и капиталистов!», «Земля и воля трудовому народу!», «Смерть калединцам!», «Рабочий, исполни свой долг, Красная гвардия ждет тебя!»
На вокзале я расстался со своим спутником, оставшимся ожидать поезда на юг, сердечно поблагодарив его за оказанную мне услугу. Я успел уже освоиться со своим положением и чувствовал себя много спокойнее.
Из купленной газеты «Известия Харьковского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов» я узнал, что донской атаман Каледин застрелился в Новочеркасске 29 января и что Таганрог взят Красной гвардией. В ней также сообщалось, что генерал Корнилов, которому удалось бежать из Быхова, начал формировать армию из золотопогонников и кадетов. Далее следовали обычные проклятия, трескучая угроза стереть в порошок наглых белогвардейцев, беспощадно расправиться с гидрой контрреволюции, поднимающей свою голову на Дону, и страшные кары казачеству за его помощь белогвардейской сволочи и т. д. в том же духе.
Передав нужному лицу бывшие при мне документы и письма, я отправился к графу Келлеру, жившему недалеко от центра города.
Когда я проходил по одной из маленьких улиц и на ходу закусывал чайной колбасой, я мог убедиться, что мой грим без грима, видимо, был очень удачен, так как натолкнувшиеся на меня две прилично одетые дамы, взглянув на мою фигуру, отпрянули в сторону, и одна из них даже вскрикнула: «Quel horreur!»[49]
Я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.
На мой звонок дверь графской квартиры немного приоткрылась, кто-то в щель осмотрел меня и, узнав, что я желаю видеть его сиятельство, сказал:
– Отправляйтесь на кухню. Вход со двора! – И дверь перед моим носом захлопнулась.
Делать было нечего, и я покорился. На кухне повар в белом колпаке и фартуке, так же как судомойка и солдат, видимо вестовой графа, приняли меня весьма нелюбезно и смотрели на меня с большим подозрением.
На принесенном с собою листочке бумаги я написал свой чин, место службы, фамилию и причину приезда, запечатал его в конверт и отдал его вестовому с просьбой передать графу. Повар желал со мной разговориться, но возвращение вестового помешало ему.
– Иди за мной, его сиятельство ждет.
Вестовой проводил меня в кабинет. Когда граф увидел меня, остановившегося в дверях, он и глазом не моргнул.
– Здорово, братец! – услышал я его голос.
– Здравия желаю, ваше сиятельство! – ответил я.
Когда вестовой вышел и закрыл дверь за собой, граф подошел ко мне, протянул руку и, сердечно здороваясь, заметил, смеясь:
– Ну и вид же у вас, голубчик мой, прямо хоть куда!
Я впервые видел графа, и он сразу же произвел на меня неотразимое впечатление. Чем-то средневековым, рыцарским веяло от этой высокой, стройной фигуры. В карих добрых глазах сквозила непреклонная воля и твердость духа, а голос звучал стальными, решительными нотками. Я передал ему привезенные письма, которые он внимательно прочел.
– Меня спрашивают, как я отношусь к событиям? – начал он. – Я писем вам давать не буду, теперь это опасно. Передайте на словах в Петербурге, что я считаю какие-либо выступления преждевременными и лично ни на какие авантюры не пойду. Каледин застрелился, потеряв веру в казаков, начавших бунтовать вместо того, чтобы оказать помощь его начинаниям, да и из корниловского предприятия ровно ничего не выйдет, помяните мое слово… Не место на Дону собирать офицеров, это не плацдарм для таких начинаний. Кончится гибелью. Погибнут невинные жизни… Россия не может восстановить порядок без опоры на какое-либо иностранное государство с его технической и материальной помощью. Без этой помощи нельзя создать боеспособную армию. Во всяком случае, пока не увижу, что такая помощь может быть оказана и будет реально осуществлена, я ни на какие выступления не соглашусь, так как считаю их бесполезными. Кроме того, все эти революционные лозунги еще не изжиты. Корнилов – революционный генерал, ему и карты в руки, пускай пытается спасти российскую демократию… теперь, быть может, время для этого. Я же могу повести армию только с Богом в сердце и царем в душе. Только вера в Бога и в мощь царя могут спасти нас, только старая армия и всенародное раскаяние могут спасти Россию, а не демократическая армия и «свободный» народ. Мы видим, к чему нас привела свобода: к позору и невиданному унижению… Так и передайте, что считаю выступление несвоевременным. Быть может, я пессимист, но думаю, что правильно смотрю на положение вещей.
Я с напряженным вниманием вслушивался в каждое слово, сказанное мне этим незаурядным человеком.
Узнав, что я хочу во что бы то ни стало поехать в Тобольск, граф вполне одобрил мое желание, попросив меня, если будет возможно, передать их величествам, что он молитвами и всеми помыслами своими находится с ними, жаждет лично помочь им, но сознает, что это для него невозможно, так как его слишком хорошо все знают в лицо. Пожелав мне счастливого пути, граф еще раз вкратце повторил все сказанное, попрощался со мной, позвонил и приказал пришедшему вестовому проводить меня.
– Спасибо, братец, за то, что не забыл меня, – услышал я его голос.
– Рад стараться, ваше сиятельство!
– Ну, с Богом, счастливой дороги!
– Счастливо оставаться, ваше сиятельство! – было моим ответом, и дверь кабинета захлопнулась за мной.
Вестовой проводил меня через кухню во двор и закрыл за мной калитку на ключ.
Первая часть моей задачи была исполнена, теперь оставалось исполнить заветное желание. Я должен проехать в Тобольск! С этой упорной мыслью я на третьи сутки со дня выезда из Харькова приехал в Петербург после невероятно тяжелого пути. Я не буду его описывать во всех подробностях, скажу только, что беспробудное хамство, окружавшее меня все три дня пути, окончательно закалило меня, и я сделался совершенно равнодушным к разговорам о проклятых буржуях, капиталистах и офицерах, пьющих народную кровь, и только никак не мог понять, как я мог допустить такое упущение и ни разу в жизни не попробовал этой дряни.
На следующий день по приезде в Петербург я навестил Маркова-второго на конспиративной квартире. Как он, так и В.П. Соколов встретили меня более чем радушно. Я передал Маркову привезенные письма и с возможной точностью содержание беседы с графом. В конце разговора я попросил Маркова помочь мне как можно скорее проехать в Тобольск, чистосердечно заявив, что для поездки у меня нет материальных средств, а также