как комиссар Макаров, весьма лояльно относившийся к их величествам, был вызван в Петербург и заменен неким Панкратовым с помощником, прапорщиком Никольским.
По возвращении в Петербург Маргарита Сергеевна была вскоре выпущена на свободу, так как даже революционные следователи не могли найти в ней агента какой-либо организации, до того наивным было все ее поведение.
От нее мы узнали впервые о жизни их величеств в Тобольске. Оказалось, что их величествам пришлось прожить на пароходе до 12 августа, так как губернаторский дом не был еще готов для их приема. 12 августа их величества переселились в предназначенное им помещение, а свита еще ранее поместилась в доме купца Корнилова, напротив дома губернатора. М.С. удалось передать письма графине Гендриковой и до своего ареста увидеть на балконе всю императорскую семью, которая ее узнала.
По словам М.С., царская семья устроилась удовлетворительно. Отношение как жителей Тобольска, так и жителей его окрестностей к высочайшим узникам прекрасное, даже трогательное. Многие прохожие снимают шляпы, когда проходят мимо дома, и он начинает делаться местом поклонения для окрестного крестьянского населения…
Юлия Ден решила переехать как можно скорее на юг, к своей матери, дабы заставить нынешних вершителей судеб, интересовавшихся ее личностью, забыть о своем существовании. Так, по приказанию Керенского она неоднократно допрашивалась Муравьевым, который был председателем комиссии по выяснению деятельности лиц старого режима и поэтому живо интересовался ее отношениями с императорской семьей. По приглашению Ю.А. Ден я согласился сопровождать ее в Белецковку, и 14 сентября мы, распрощавшись с Марковым-вторым и его сотрудниками, выехали из Петербурга в Москву, а оттуда через Харьков в Кременчуг.
Глава XXIV
Несмотря на то что я пробыл всего четыре с половиной месяца в Белецковке, мне пришлось пережить немало тяжелых и томительных часов, когда я, терзаемый неизвестностью положения незабвенных их величеств, ночами не спал, оберегая покой дорогих мне людей, и напряженно прислушивался к малейшему шороху, доносившемуся извне, ежеминутно выбегал на воздух и пытливо всматривался, нет ли чего подозрительного, я все же вспоминаю об этом времени с чувством глубокого удовлетворения.
Конечно, моя помощь была весьма иллюзорна, так как что же я мог сделать один в случае возможного бесчинства со стороны белецковских крестьян, числом более тысячи населявших деревню, подходившую почти вплотную к усадьбе, или в случае налета какой-либо посторонней банды. Правда, вооружен я был достаточно, имея несколько автоматических пистолетов и даже ручные гранаты.
Усадьба состояла из двух барских домов: старого большого дома, только что отремонтированного, из четырех больших комнат и служб, помещавшихся в подвальном этаже, в котором жили Ю.А. Ден с сыном и его гувернанткой-француженкой, Наталья Михайловна Х., старая знакомая Ю.А., приглашенная ею погостить в имении, и я. В меньшем доме жила Екатерина Леонидовна Велецкая с матерью, Марией Карловной Хорват, и прислуга, исключительно женская, кроме старика-повара.
Таким образом, если не считать повара, то я один мог считаться боеспособным. Остальные постройки усадьбы находились в 400–500 шагах от дома. Сама усадьба была живописно расположена на гребне возвышенности, обрывом уходившей в Днепровские плавни и заливные луга.
Единственно, чем я мог бы помочь в случае нападения, – это, отбиваясь, дать возможность и время спуститься по обрыву в плавни, где при умении легко можно было бы скрыться.
Вспоминая теперь о жизни в Белецковке, я не могу не преклониться перед огромной силой воли Екатерины Леонидовны Велецкой, пред ее чисто мужского склада умом и ее поразительным умением разговаривать и держать себя с крестьянами. Крестьяне, бывавшие у нее по делам, начиная с председателя сельского Совета, отвратительного хитрого мужика, и его сотоварищей по Совету до самого последнего мужичонки, что называется, трепетали перед ней, преисправно снимая шапки, и при разговорах величая ее барыней, и не садясь без разрешения в ее присутствии.
Когда мы приехали, жизнь в деревне текла еще почти нормально, если не считать мелких краж и порубок леса на помещичьей земле. Мельница, приводимая в движение газовым двигателем, работала вовсю, освещая нас вечером электричеством при помощи довольно сильной динамо-машины.
Но спокойная жизнь продолжалась недолго. В конце сентября пришло известие, что не то крестьяне, не то солдаты сожгли дотла находящуюся в 25 верстах от нас усадьбу, принадлежащую Марии Карловне Хорват. Виновники поджога остались не разысканными. Этот поджог произвел на нас неприятное впечатление, как предупреждение и предзнаменование…
Этот случай долго скрывали от милой старушки, очень любившей свое имение, в котором она провела лучшие годы.
Из Петербурга мы получили известие, что Марков-второй предполагает отправить в Тобольск моего однополчанина и друга Колю Седова, находившегося в Петербурге и состоявшего также членом организации. Он должен был выяснить на месте положение и все возможности для предполагаемого освобождения царской семьи. Из полученных сведений явствовало, что в организации все обстоит благополучно и работа развивается нормально.
Монотонность нашей жизни нарушил приезд моего вестового Халиля из Новогеоргиевска, который узнал о моем приезде и привез мне последние новости из полка. Оказалось, что мадемуазель Канель была убита одним из членов Совета солдатских депутатов, с которым она была в близких отношениях. Ее возлюбленный из ревности заколол ее штыком во время прогулки в лесу, около города. Не посчастливилось и главному врагу моему Бекирову. Его товарищи поймали его на краже каких-то денег Совета, и он был жестоко избит и арестован, а потом его выпустили, и он скрылся из полка. Халиль, захлебываясь от восторга, рассказывал мне об этом и с гордостью прибавил:
– И здорово же я ему за вас морду побил, ваше высокородие, когда на часах при его аресте стоял! Я вас ему припомнил.
В первой половине сентября я лично съездил в полк и был крайне расстроен всем виденным. Полк почти совсем развалился. Солдатня деморализовалась окончательно. Отдания чести и в помине не было, исчез и воинский вид. Офицерство разъехалось кто куда, так что я большинства своих приятелей уже не нашел, но все же человек пять из созданной мною группы, таких как ротмистр Н. и поручик А., оба моего полка, командовавшие нашими маршевыми эскадронами, оставались еще в полку. Они часто бывали у нас в Белецковке, и тогда в большом зале устраивались импровизированные музыкально-вокальные вечера. Но это длилось недолго, так как крестьяне стали относиться к этим приездам неодобрительно, видя в наших собраниях одну из ста голов контрреволюционной гидры. Они были по-своему правы, так как все мои приятели приезжали к нам не только ради музыкальных вечеров, но и для обсуждения вопросов, связанных с императорской семьей, которой они хотели послужить по мере