Читать интересную книгу Первая мировая война. Катастрофа 1914 года - Макс Хейстингс

Один из генералов попытался поделиться с командиром дивизии своими сомнениями относительно целесообразности продвижения вперед вслепую. Молодой офицер, присутствовавший при этом разговоре, писал позже: «Я как сейчас слышу Трентиньяна, который, восседая верхом, роняет презрительно свысока: “Вы слишком осторожны, генерал!” И мы продолжили наступление»{419}. Внезапно туман рассеялся, и французская пехота, кавалерия и артиллерийские батареи оказались как на ладони у немецких пулеметчиков, засевших на вершине холма. Когда 75-мм полевые пушки только появились, некоторые офицеры возражали против установки щита, прикрывающего расчет, заявляя, что «французы должны смотреть врагу в лицо»{420}. К счастью для артиллеристов, этой идиотской бравадой руководствоваться не стали. Однако щиты действительно были редкостью, и в Виртоне артиллерийские расчеты угодили под сокрушительный навесной огонь гаубиц. Кавалерия 12-го гусарского полка, попавшая под этот обстрел, была уничтожена почти полностью.

Пехота попыталась возобновить подъем на холм короткими рывками. Французский полевой устав предписывал продвижение рубежа атаки на 45 м за 20 секунд, пока враг перезаряжает орудия. Уцелевший участник сражения при Виртоне с горечью отмечал, что «составители этих уставов попросту забыли о существовании таких штук, как пулеметы. Мы отчетливо слышали стрекот двух таких “кофемолок”, и наш передний рубеж редел с каждой атакой. Наконец капитан отдал приказ: “Примкнуть штыки и вперед!” Был уже полдень… адское пекло. Наши в полном обмундировании тяжело побежали вверх по травянистому склону под горны и бой барабанов. Мы даже не дошли до этих вюртембержцев. Нас всех перестреляли еще на подступах. Меня ранило, и я лежал там, пока меня не подобрали». Генералу Эдгару де Трентиньяну, с чьей подачи состоялся разгром под Виртоном, позже устроили расследование, в результате которого его оправдали и даже представили к награде за полдня безумного кровопролития.

«Мы проиграли сражение. Я не знал, почему и как это случилось, – писал артиллерист Поль Линтье, батарея которого свернулась и отступила вскоре после полудня. – Я заметил, как рвутся снаряды над лесом далеко на юго-востоке. Похоже, наш фланг опрокинули. <…> Возчики погоняли лошадей, остальные попрыгали с передка, чтобы лошадям легче было тащить орудия, и бежали рядом разомкнутым строем по обоим флангам колонны. На середине крутого склона прямо поперек дороги лежала разбитая повозка пехоты. Несчастная белая лошадь, выбиваясь из сил, тянула оглобли, а возчик с бранью пытался вытолкнуть колесо. Один из наших капралов прикрикнул на него: “Валите отсюда, живее!” <…> Тот повернул к нам измученное лицо, и я увидел в его глазах слезы. “Скажите как, я свалю!”». Линтье с товарищами помогли вытолкнуть повозку на дорогу. «Было почти два часа. Жара становилась невыносимой»{421}.

Немцы потеряли под Виртоном 283 человека убитыми и 1187 ранеными, потери французов оказались в несколько раз выше. В двух случаях были разбиты и обратились в бегство целые подразделения, мертвых укладывали штабелями, словно складные стулья. Как всегда, пули косили офицеров, выезжающих верхом перед строем: погибли два бригадных командира и все до единого офицеры в одном из полков, другой потерял треть состава. Вечером командование 3-й армии питало иллюзии возобновить наступление утром: солдатам было велено окапываться, используя единственный имеющийся под рукой инструмент – походные котелки. Однако вскоре штаб осознал, что оставшиеся почти без командования полки сражаться не смогут. Один из уцелевших, потрясенный пережитым, без конца бормотал одно и то же: «Выкосили! Ох, выкосили!»{422} Разбитые части покинули Виртон, оставив жителей на расправу немцам, обвинившим их в подаче сигналов французской артиллерии. Кайзер наградил своего сына и баварского кронпринца Рупрехта Железным крестом 1-й и 2-й степеней.

В тот же страшный день 22 августа дальше к северу 4-я французская армия продвигалась через Арденны по лесной дороге, ведущей через селение Бельфонтен. Один из полков под командованием Шарля Манжена дошел до Тертиньи, где немцы открыли по нему огонь из окрестного леса. Завязалось сражение; Манжен повел полк в штыковую атаку, а в Бельфонтене тем временем разгорелись уличные бои под артиллерийским огнем. Вечером уцелевшие французы отступили к опушке, потеряв восемь ротных и более трети состава полка. Франция изначально рассчитывала покрыть недостаток белых резервов колониальными наемниками. В своей позорной книге 1910 года под названием «Черное войско» (La Force noir) Манжен писал: «В будущих сражениях эти дикари, для которых жизнь значит так мало и чья юная кровь бурлит так горячо, словно готова пролиться в любой момент, несомненно, продемонстрируют старую добрую “французскую ярость” и возродят ее, если понадобится». И теперь марокканцев, сенегальцев и алжирцев действительно кидали в битву, словно в топку. К 1918 году смертность среди темнокожих французских солдат была в три раза выше, чем среди белых, поскольку именно их отбирали для самоубийственных заданий.

Одно из первых таких заданий выпало 3-й Колониальной пехотной дивизии. 22 августа ее части промаршировали колонной через селение Россиньоль, а оттуда по узкой дороге в лес Анлье. Рекогносцировкой французы себя затруднять не стали: кавалерия, пехота и артиллерия просто вошли в лес, пустив впереди африканских конных егерей, прозванных «les marsouins» – «дельфинами» – за прежнюю службу в морской пехоте. Немцы уже развернулись за деревьями, терпеливо подпуская поближе всю дивизию, а затем открыли шквальный огонь, который за несколько минут изрешетил всех. Пойманные в ловушку на узкой дороге, кавалерия, пехота, повозки и артиллеристы с орудиями смешались в беспорядочную массу. Хаос продолжался, пока те, кому посчастливилось уцелеть, не надумали сдаться. Дивизия потеряла 228 офицеров и 10 272 рядовых, включая 3800 пленных. Два генерала были убиты, один ранен и захвачен в плен. По сути, погибли почти все командиры – в дивизионной артиллерии уцелел лишь один офицер.

Вся эта бойня была устроена лишь с помощью винтовок и пулеметов, поскольку от артиллерии в густом лесу было бы мало толку. После войны отец одного из погибших, лейтенанта Поля Фенетта, установил в этом месте памятник. Скорбящий отец не мог себе простить, что решил отправить повесу-сына в полк африканских конных егерей, чтобы «армия научила его уму-разуму». Когда французы отступили, 26 августа немцы устроили очередную вакханалию, казнив в Россиньоле 122 человека.

Этот день, 22 августа, обошелся французской армии в 27 000 человек погибшими, не считая еще большего числа раненых и пропавших без вести. Эти потери намного превосходили потери британцев 1 июля 1916 года, в первый день битвы на Сомме, которую зачастую ошибочно называют самым кровопролитным из всех сражений Первой мировой. Войска, наступавшие под Лонгви и Нефшато, постигла примерно та же участь, что и южные фланги. Катастрофа августа 1914 года, ужасавшая количеством погибших, нанесла французской армии удар, от которого она по-настоящему так и не оправилась. Командующий 4-й армией Лангль де Кари заметил Жоффру сдержанно: «В целом результаты малоудовлетворительные». Немало высших офицеров потеряли в эти дни своих родных: у Фоша погиб и единственный сын, и зять. Главнокомандующий требовал возобновить наступление, но Лангль не послушался и отступил.

Дальше к югу французам ненадолго улыбнулась удача. Эдуард Кердеве писал 23 августа: «Изматывающая неделя. Наступление продвигалось стремительно, и вот мы в Эльзасе. Свежий провиант подвезли прямо на поле боя. Траншеи, сожженные дома, разоренная станция, разнесенная снарядами церковь, изрешеченные стены, кресты на опушке, пленные под конвоем. Печально смотреть вокруг, особенно на пленных, на это сборище осунувшихся, грязных, изможденных, понуро глядящих людей без оружия и снаряжения, одетых во что попало»{423}. Но проблеск оптимизма быстро померк, и французам снова пришлось нелегко. Когда Кастельно отступил из Лотарингии, соседние фланги в Эльзасе вынуждены были сделать то же самое, иначе они остались бы без прикрытия. «В 5 утра приказ двигаться – отступаем в тыл, – писал Кердеве 24 августа. – Без объяснений. Эльзасцы, встретившие нас без восторга, провожают без сожаления. Эльзас за прошедшие 45 лет совсем лишился гражданства. Франция о нем забыла и смирилась с отсечением, а Германия держит в черном теле, так что и в ней он отечества не обрел. Бедняга! Пример Бельгии должен показать им, что трем путям не бывать, есть только два – либо Франция, либо Германия»{424}.

Поль Дешанель, председатель французской палаты депутатов, говорил позже сэру Фрэнсису Берти, что вторжение в Эльзас-Лотарингию было «позерством и большой ошибкой»{425}. Андре Жид набросал наспех в дневнике: «Мюлузская операция… Любая другая страна попыталась бы такого избежать. <…> Всему виной любовь французов к драматическим репликам и жестам»{426}. Наступление на юге изначально не предполагало крупных стратегических прорывов, оно было предпринято – в точном соответствии с хладнокровным немецким расчетом – исключительно для того, чтобы вернуть Франции былую славу, однако с этим стоило бы повременить до (возможного) превосходства на других фронтах.