Ане, в отличие от наставницы, нравилось, льстило слово «ведьма», в нем звучала и «мать тьмы», и союз «ведь», объясняющий, обосновывающий.
Ведь не за тем обрекла она соседского младенчика, двумя жизнями умастила дорогу свадебному кортежу, чтобы супруг ушел теперь к другой, к сопернице без запертых чердаков. Чтобы в смерть дезертировал от ее любви. Не затем маскировалась, ковыряла землю в чертовом саду, придумала подруг, чтобы гостить у них. Выскабливала из себя или незаметно сплевывала в контейнеры сперму мужа, arcanum sanguinis hominis, как называл ее Парацельс. Слушала ночами сердцебиение мирно спящего Тимофея, его едва уловимое спотыкание.
Постигла тайну создания жизни в конце концов.
Автомобиль подскочил на выбоине, миновал осиротевшую сторожку и вторгся в дачный поселок.
Само по себе зашипело радио, затрещало давно высеянным из ротации хитом певицы Линды.
Похолодевшая, Аня выкрутила ручку приемника.
В пустых домах порхали шторы, темнота припадала к стеклам, провожала круглыми слюдянистыми глазками.
Она все исправит. Тимофею придется уехать – знакомых она известит об этом от его имени через Интернет. Самохин, бесхребетный трус, не станет серьезной преградой. Да и жениху больше не нужно мужское семя, по крайней мере первый, неудачный гомункул полностью перешел на рацион из цыплят и молока в двухмесячном возрасте, а в три покинул колбу и совершил самостоятельные шаги по чердаку.
Он достигал метрового роста и был невероятно красив, с синими глазами, мускулистыми конечностями, с изящным, в переплетении вен, эрегированным членом. По мощным плечам, по животу и влажным щекам гладила его Аня, когда он умирал, страшно и натужно пища, и сожалела, что ей не выпадет шанс заняться любовью с этим произведением искусства – ее искусства. Она закопала жениха на заднем дворе, в костях собаки Каштанки, и принялась устранять ошибки.
Устранение ошибок – вот что стояло на повестке дня.
«Фольксваген» свернул к кирпичному забору и уткнулся кормой в земляную насыпь. Единственный дом с горящими окнами – дача Тимки.
«Сейчас ты обязана быть сильной», – велела она себе.
Ветер ошпарил лицо ледяным крылом дождя. Она коснулась набухающей царапины на скуле, словно птичий коготь зацепил. Псы верещали под лавкой, обезумевшие от страха, смотрели, как вальсирует над карьером черный гривастый смерч, ревущая воронка.
Пальцы нащупали в кармане плоскую баночку из-под крема.
Она сделала шаг по дворовым плитам, и входная дверь распахнулась, словно ее ждали. Навстречу вылетел смертельно бледный Самохин.
Отлепил припухшие красные глаза от мобильного телефона и вперился в Аню.
– Он умер, – прохрипел отчаянно, – Тимка умер!
В стене была трещина, червоточина. Аня знала наверняка, а Тимка смутно догадывался. В шестнадцать, впервые целуя обнаженную девушку, и на пять лет раньше, сигая через штакетник, уходя от преследовавшей хозяйки краденых яблок, он почувствовал это: сбой и остановка. И тишина – там, где должен быть налаженный тик-так, молодой упругий мотор; чудовищная тишина в груди. Оно застучит снова и в одиннадцать, и в шестнадцать: пронесло, пустяк, бывает.
– Тебе хорошо? – спросит подружка, неверно истолковав эмоции на его окаменевшем лице.
– Ну что ты ползешь? – окрикнет Женька замешкавшегося друга.
Мне хорошо, помчались.
А в тридцать третий день рождения бег завершился.
Волк подул, и бутафорская, выкрашенная под камень стена рухнула.
И Тимка рухнул на бок и подтянул под живот колени.
Поглощенный созерцанием чуда в реторте, Женя не сразу заметил, да и не зависело ничего от Жени. Никогда не зависело.
– Тим! – Он рванулся к другу, схватил за плечи.
– Изжога, – прохрипел именинник и слабо улыбнулся. – А…
Собирался ли он позвать Аню или просто застонал, осталось загадкой. Сердце великана было бессильно перед взглядом лилипута из колбы. Во рту булькнуло, зрачки ушли под дрожащие веки. Тимка, всеобщий любимец, умер на чердачном настиле, и его большая, еще теплая кисть грохнулась о доски.
– Тим! Друг, Тимка! – Женя затряс громоздкое тело.
«Прекрати! – хотелось заорать ему. – Хватит придуриваться, вставай, ты не смеешь бросить меня!»
Подушечки пальцев вслушались в пульс. Глухо, мертво, невозвратимо.
Женя, которому не суждено было понянчить крестников и допить с лучшим другом водку, Женя, один на один с миром, обнял Тимку, прижался и горько заплакал.
За оконцем полыхало красным. Человечек с лицом Тимы Коротича лениво болтал ногами в красной водице и наблюдал за происходящим со спокойным, хищным, акульим интересом.
Туман застилал разум Жени. Мысль гасла, не успевая оформиться, отпирая входную дверь, он уже сомневался в чистоте своего рассудка.
Лилипут в банке? Живое существо? Это они видели? Это стало причиной Тимкиной смерти, причиной инфаркта, как подсказывал ему недолгий фельдшерский опыт?
Он вывалился под дождь – надо добежать до пригорка, где ловится сигнал сотового. Молнии электрическими вилами вспахивали рудные отвалы. Черная колонна вихря ступала за ними, и гром отмечал шаги. Дождь шелестел, скулили подбито псы…
Аня – что она тут делает? – шла по аллее, и он выпалил:
– Он умер! Тимка умер!
И обмяк, будто передал вдове груз забот: отныне его это не касается, и можно жалеть себя и обустраивать на чердаке памятный мемориал.
Ни один мускул не дрогнул на скуластом оцарапанном лице Ани, лишь чуть прищурились глаза. Волосы липли к щекам, радужка переливалась неистовой зеленью.
– Пошли в дом, – приказала она, и Женя повиновался.
На кухне, взвившись, он вдруг уцепился за ее рукав и заныл:
– Тимка! Тимка!
– Молчи! – процедила Аня.
Женя съежился, как от пощечины. Он не видел ее прежде такой, словно фальшивая личина образцовой жены отслоилась, а то, что скрывалось под ней, было созвучно свирепому грому и странному для их широт урагану. И хлопанью крыльев, он понял, что слышит трущиеся от стены крылья и щелканье клювов. Должно быть, он впрямь повредился рассудком.
Нет, Тим, эта баба твоя, забирай ее с потрохами, с колбами и дюймовочками.
– Сядь, – она толкнула его. Женя мешком опустился на кухонный стул. Звякнули рюмки. – Сиди здесь и не мешай мне.
Он затравленно кивнул. Он был в беде, а Тимка не спешил на выручку.
– И постарайся прийти в себя, – сказала Аня вкрадчиво, – мне понадобится твоя помощь. Когда я позову.
Каблуки зацокали по ступенькам.
Женя всхлипнул. Подхватил бутылку и судорожно выпил. Водка тяжелым сгустком покатилась в пищевод.
За окном кишел живой пернатый мрак, ночь, утрамбованная черными тельцами, хладное пламя. Костяной дождь проклевывал путь в дом, стервятники торопились взять причитающееся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});