– Он меня убьет, – прошептал Сергей, не поднимая головы.
– Не убьет… Ладно, я сам с ним поговорю! Пиши рапорт. Нет, постой, лучше я тебе продиктую.
Когда они закончили, особист разорвал «сказочную» версию самоволки.
– Все, свободен. До завтра. Вызови ко мне сержанта Гвоздева. Думаю, нет нужды говорить, что никто, ни единая душа не должна знать, о чем мы с тобой говорили и куда ездили.
– А что теперь со мной будет, товарищ подполковник?
– Я тебе кто, Нострадамус? Что надо, то и будет. Не беги впереди паровоза. Завтра поговорим. Мы теперь часто будем общаться.
– Я не буду стукачом.
– А тебя кто-то просит? Все! Уйди с глаз моих! Стукачом он не будет… И не забудь прислать ко мне Гвоздева!
В казарме Сергей прошел к своему месту под пристальными взглядами остальных солдат. Пока его допрашивал особист, успела пройти вечерняя поверка, теперь взвод готовился к отбою.
Гвоздь его ждал:
– Ну что?
– Вызывает тебя.
– Что, сейчас?!
– Да, сейчас.
Сержант тяжело вздохнул и ушел.
Вернулся он уже после отбоя. Командовать было некому, но все как-то сами улеглись, когда положено. Сергей лежал на своем верхнем ярусе, глядя в потолок и гадая о будущем. Гвоздь подошел к нему вплотную и позвал шепотом:
– Сережа.
Сергей вздрогнул – уже в который раз за эти сутки. Вот уж от Гвоздя он точно не ждал такого обращения.
– Что? Не спрашивай меня ни о чем. Я очень устал.
– Только одно, Сережа.
– Да?
– Скажи, мы можем не бояться?
Сергей не сразу его понял. Гвоздь повторил:
– Скажи, Кирзыч, Таран и Кирюха – это все? Остальные могут не бояться?
Сергей усмехнулся:
– Да, Гвоздь. Если со мной все будет хорошо, то никто может не бояться.
– Ладно.
Сержант разделся и лег в свою койку:
– Сережа.
Уже почти уснувший Сергей открыл глаза:
– Что?
– У тебя подворотничок грязный.
– А мне плевать, товарищ сержант. Если тебя это беспокоит, можешь подшить его сам.
Потом он уснул.
Особист тряс его за плечо:
– Эй, колдун, подъем!
Сергей моргал спросонья. В казарме было пусто. Видимо, все давно встали.
– Одевайся. И собирай свои вещи. Понял? Все вещи! Здесь твоя служба закончилась.
Сергей сел на койке.
– И куда меня теперь?
Особист вдруг сел на койку с ним рядом.
– Я, Сережа, в мертвых бабок, раздающих самогон, не верю. Но кое-кто у нас верит. Что не спросишь, у кого это «у нас»? Соображаешь, значит. Этим ты мне и глянулся, рядовой Глянцев. Смотри-ка, почти каламбур получился! Так вот, эти самые «кое-кто» хотят с тобой побеседовать. И выпала тебе, как сказала бы твоя покойница с околицы, дальняя дорога. Да что ты бледнеешь? Просто расскажешь опять все. Понял меня? Все что ни спросят!
– И про нас с вами тоже?
– И про нас. Все рассказывай, Сережа. И не бойся ничего. Им с тебя, кроме показаний и подписки о неразглашении, взять нечего. Так что побуду я все же Нострадамусом и скажу, что завтра, крайний срок послезавтра, вернешься ты в часть. Но подчиняться теперь будешь мне. Федя весной увольняется, подготовит тебя на замену. Ты хорошо водишь?
– Отец меня с девяти лет за руль нашего «жигуленка» сажал.
– Вот и славно. Знал бы ты, как трудно найти себе толкового помощника здесь!
– А вам кажется, я подойду?
– Увидим. Одевайся. Сидишь тут в белом, как привидение.
Сергей вскочил и бросился к своему табурету. Первое, что он увидел, была чистая подшива на его воротнике.
Максим Кабир, Дмитрий Костюкевич
Скверна
Ворона поджидала ее на заправочной станции и атаковала, как только она вышла из автомобиля. Огромная черная птица врезалась в ноги, обхватила прохладными шуршащими крыльями. Она зажмурилась в испуге: сейчас костяной клюв распорет джинсы, вопьется в нежное мясо бедра. Но птица медлила; молодая женщина посмотрела вниз и облегченно выдохнула. Брезгливо отлепила притворившийся вороной целлофановый пакет. Пустая нестрашная шкурка, принесенная октябрьским ветром.
– Ты не одна, – сказала она себе и зашагала, стуча каблуками, к светящемуся аквариуму магазина.
У стойки замученный за день работник АЗС обслуживал змейку клиентов. Звенел кассовый аппарат, радиоведущий желал хорошей дороги ночным путешественникам. Привычные, умиротворяющие звуки.
Женщина почесала ладонь. Кожа была холодной и липкой, будто прикасалась к дохлой птице, гладила склеившиеся перья. Пухлощекий мальчик в охвостье очереди таращился на нее, посасывая карамельного кроваво-красного ворона. То есть сказочного петушка, конечно.
Женщина ринулась мимо стендов с журналами, заперлась в туалете.
Зеркало отразило бледное скуластое лицо, большие зеленые глаза, растрепанную прическу.
Зажурчал кран. Пластиковый контейнер плюнул мыльной мокротой. Она тщательно втерла в кисти дешевый клубничный запах, помассировала шею. И успела улыбнуться отражению подбадривающе: улыбка стянулась невидимыми швами, когда кто-то подергал дверную ручку. Взгляд прыгнул в зеркальную глубину.
Ручка плавно приняла горизонтальное положение. Тот, снаружи, определил, что туалет занят и…
И стал ковыряться в цилиндре замка.
Пацан из очереди. Детские шалости. Самое простое объяснение обычно самое правильное.
Замок мелодично пощелкивал. Моргнули флуоресцентные трубки под потолком.
Женщина рывком открыла дверь. На пороге никого не было, мальчик покинул магазин вместе с остальными клиентами. Она заторопилась.
Оплатила бензин и вновь очутилась на улице. Ветер усиливался. Целлофановая птица кружилась по площадке, исполняла глумливый танец и льнула к сапожкам. Горец в комбинезоне кормил ее «фольксваген» из шланга с серебристым клювом.
«Тух!» – тяжело ударило за спиной, и женщина вздрогнула.
«Тух!»
Вдоль заваленного листвой отбойника двигался бродяга. Косматую башку венчала кепка с вороном (да нет же – с кондором!), в бороде запутались перья, и прелые листья, и крысиные хвосты. Вельветовая куртка в заплатах, штанины связаны узлом под брюхом половинчатого человека. Обрубок водружен на деревянную подставку с колесиками. В каждой руке по кирпичу, черному, как закаменелые буханки бородинского, и он (тух! тух!) вколачивает кирпичи в асфальт, подтягивая себя все ближе к заправке.
Зрачки – два репейника под сросшимися бровями – колюче уцепились за женщину. Она попятилась, скорее, в автомобиль. А инвалид распахнул рот, демонстрируя пеньки гнилых зубов, и хрипло закаркал.
– Эх, здорово! – подытожил Женя Самохин, играя магнитными шариками.
Желудок благодушно переваривал мягкую свинину, ноги грели пушистые валенки, а на сердце было светло от выпитой водки. И казались неважными финансовые загвоздки, столичная суета, изжившие себя отношения с девушкой. Ведь вот же, как прежде, остывает уголь в мангале, коптятся сигаретным дымом своды дачной беседки, и лучший друг деловито очищает от фольги картошку, обжигая пальцы об ее золотое нутро. Разве что завтра возраст напомнит о себе похмельем, и гул в ушах проводит на автовокзал. До следующего раза, брат.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});