Аня смотрела на лаз, она вздрогнула, когда он взял ее за руку. Две сломленные фигуры перед черным горизонтальным коридором, которым ушли клювастые тени. Его холодные пальцы просили о помощи, защите – о чем угодно, что могло соврать, подарить иллюзию выбора.
Их ждали.
– С тобой куда угодно, – сказала она бесцветным голосом.
Он открыл глаза и долго лежал неподвижно, понимая, что он в своей спальне, на не стиранной уже несколько недель простыне, но не в силах избавиться от ощущения, что на него кто-то навалился. Разлагающееся зловонное тело.
Сердце увесисто билось.
«У любого кошмара есть источник», – прочитал он в одной из одолженных у магазина книжек.
Настырно бренчал телефон. Звонок разбудил его, избавил от кошмара, но казался не спасителем, а продолжением чего-то темного и болотистого.
– Да? – резко сказал он в трубку.
– Самохин! Женька! Спал, что ли?
– Кто это? – Женя узнал и не узнал голос.
– Ну ты, брат, наглец!
– Тимка? – почувствовав слабость в ногах, Женя сел.
– А кто ж еще? Ладно, крестный папа, спишем на похмелье.
– Кто? Крестный?
– Как и договаривались, слово друга закон, – тепло подтвердил Тимка. – Правда, пока не официальный крестный, но это мы скоро исправим. В следующую субботу! Ну созвонимся еще, скажу где да как. Бывай, рад был услышать!
– Пока…
Женя сбросил вызов, положил трубку между ног и остался сидеть на прохладных досках пола, привалившись спиной к шкафу.
Тимка, крестины, веселый голос Ани на заднем плане…
Он не видел друга год. Даже почти не думал о Тимке, и это было странно. Это было… жутко. Воспоминания о последней встрече – их словно вытравили кислотой. Тогда что-то произошло, что-то нехорошее, неправильное, непоправимое. Что?
Иногда он пытался искать подсказки в кошмарах. В этом было не больше здравого рассудка, чем в книгах, которые он брал с рабочего места и надкусывал хмельными вечерами. Чаще всего ему снилась Аня и заваленный хламом чердак. В удушливых сновидениях являлся и Тимка, он неподвижно лежал на полу и улыбался черным, в диких узорах лицом. В лакунах кошмаров прятались и другие: наблюдали из оперения мрака, костно щелкали клювами, пялились выклеванными глазами.
Но больше всего Женю пугала именно Аня. Сценарий снов не повторялся. Был ли вообще сценарий у этой черной патоки с запахом подгоревшего безумия? В кошмарных нырках они занимались любовью – нет, трахались, она его трахала, извивалась на костлявых бедрах, вжимала его лицо в свои холодные, покрытые мелкими шрамами груди, прогрызала щеки бессвязным шепотом. В другой раз заставляла выпить какую-то красноватую жидкость: вливала в него силой, и он глотал, захлебываясь. Или просто сидела напротив, а в ее руках мелькали серебряные искры.
– Уходи и забудь, – говорила она.
И он уходил.
Крестили в ризнице, пристроенной к сельской церквушке. «Вклинились в запись, – объяснил Тимка. – Ты не волнуйся, собеседование за тебя прошли, все готово». Он забрал Женю, привез в храм, в дороге постоянно разговаривал по телефону, координировал кого-то, направлял. Поговорить с другом Женя не успел.
Так и оказался растерянный, на «всем готовеньком» у резной двери. Появилась сонная женщина в пестром платке и вручила ему запеленатую малышку. У младенца были травянисто-зеленые глаза, слегка вздернутый носик – вылитая Аня.
– Как назвали? – чувствуя себя глупо, спросил Женя.
– Владислав. Владик, – шепнул Тимка.
– Так это… – Женя запнулся («мальчик»), его подтолкнули сзади, и он очутился в комнатенке, до неприличия стесненной столами с церковной утварью и вешалками с ризами.
– А где Аня?
– Дома. На крещение мам не пускают. Тш-ш…
Священник глянул укоризненно; на груди поверх белого одеяния лежал наперсный крест, голову покрывала фиолетовая скуфья.
Крестную мать Женя видел в первый раз: полноватая девица с обожженными ресницами. Фотографа не пригласили, не снимал и сам Тимка, которого батюшка определил в дальний от крещальной купели угол – не мешай, родитель.
Когда священник начал мазать Владика елеем, церковным маслом, тот заплакал и уже не унимался до конца обряда. Орал – красный, надрывный – в руках Жени так, что хотелось швырнуть его отцу, унимай чудо: Женя боялся, что поганец обделается. Не помогли и дрожащие неухоженные руки крестной. Женя чувствовал себя самозванцем, фальшивым восприемником, и не пахло в ризнице его прозрачными, искренними помыслами – лишь неуютной оторопелостью. Батюшка подозвал к купели крестную. Оказавшись в воде, малыш завопил пуще прежнего. Тимка протянул полотенце, Женя взял, принял верещащего ребенка, пунцовое тельце, покорно смотрел, как упаковывают в крестильную рубашку, напяливают на головку чепчик. Священник снова ухватился за кисточку – мазнул святым миром по лбу, груди, спине, рукам и ногам…
Из храма Женя выбрался взмокший, измочаленный детским криком. Над крестами кружила воронья стая, их карканью боязливо отвечали деревенские полканы.
Тимка похлопал по спине и показал на черный внедорожник за железной оградой.
– Курну на дорожку, добро? – сказал Женя. – В город помчим?
Друг покачал головой:
– На дачу. Мы с Аней туда перебрались.
Женя неопределенно кивнул: ну да, тут же близко, наверное, потому и крестили в глуши этой. Он вышел за ворота и зажег сигарету. Стоял под желтеющим кленом, пускал носом щекотный дым, наблюдал за Тимкой. Как тот открывает перед крестной с малюткой заднюю дверь, как закрывает ее, как усаживает тетку в платке с другой стороны, как несмышленым големом смотрит в муть осеннего неба.
Что у Тимки на шее? Шрамирование? Красная татуировка? Женя заметил еще в церкви – какой-то символ: крылатый змей, заглатывающий собственный хвост. За Тимкой такого не водилось – даже после памятного похода с палатками, венчавшего конец муки школьного образования, друг отказался набить черно-серый костер на плече. Все парни накололи, Женя наколол, а Тимка ни в какую. Портить свое тело? Вот еще!
Что-то в облике и поведении друга смущало Женю. Не только тату или художественный шрам, или что там у него над ключицей.
– Натабачился?
– Ага, иду.
Он поискал глазами урну, не нашел, двинулся к машине, катая окурок в пальцах – выдавливая тлеющий табак. В конце концов кинул хапец под ноги, в придорожную траву, потянул за ручку передней пассажирской двери, открыл и залез в натопленный салон.
Гостей было немного: отец Тимки, сонная тетка из церкви – то ли родственница, то ли старшая подруга Ани, незнакомые люди – новое окружение счастливой семьи Коротич. Из друзей детства никого, только один огрызок. Он, крестный папа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});