звукам стиральной машины и свистку почтальона.
Певчие птицы учатся своим песням, а попугаи – звукам, которыми они общаются. Их вокализация – вовсе не врожденный навык. Но – и это очень большое но – птицы, как и люди, несут в себе некое генетическое лекало, которое ограничивает, а то и диктует, чему они способны научиться. Эти ограничения допускают свободу вариаций, скажем, в богатстве песен или региональных диалектах, однако свобода отнюдь не безгранична. Ворона никогда не запоет канарейкой. Зато ворона может овладеть довольно разнообразным набором звуков и даже способна к имитации чужих голосов. На другом конце этого спектра – лирохвост, обладающий исключительным даром звукоподражания, в совершенстве копирующий хоть визг цепной пилы, хоть автомобильную сигнализацию. Попугаи же используют свои способности к имитации звуков для идентификации – себя и других.
Человеческий младенец кричит инстинктивно, без всякого обучения. Птенцы многих птиц инстинктивно издают особые звуки, выпрашивая корм. И подобно тому, как маленькие дети осваивают слышимую человеческую речь, но не могут научиться петь как жаворонок, так и птенцы жаворонка заучивают песню, которую слышат чаще всего, – песню своего отца.
Еще на ранних стадиях развития в мозгу птенца начинают формироваться клетки в той области, которая специализируется на распознавании звуков. Как и при овладении речью у людей, у молодых птиц тоже есть временнóе окно примерно в пару месяцев, когда обучение дается им особенно легко. У некоторых попугаев и небольшого числа других видов это окно остается открытым дольше и закрывается медленнее. Часть птиц способна выучить свой репертуар только в юном возрасте. (Будучи изолированной в экспериментальных целях, молодая птица обычно издает усеченную, неполноценную версию песни и позывок, характерных для представителей ее вида.) Поначалу птенец воспроизводит обрывки песен взрослых птиц, которые усваивает на слух. В сущности, это очень похоже на младенческий лепет. И в то же время исследователи, работающие с зябликами, не так давно обнаружили, что взрослые птицы «при взаимодействии с птенцами меняют структуру своей вокализации наподобие того, как люди начинают говорить иначе, общаясь с детьми»[175].
Все эти социальные взаимодействия с их необычайно тонкими настройками влияют на активность мозга, помогают сосредоточить внимание на песне, ускоряя тем самым вокальное обучение. В итоге песня (или песни) и позывки формируются на основе ментального образца для копирования и голосового аппарата птицы. Разница та же, как между чтением нот с листа и игрой на музыкальном инструменте. Практикуясь, птицы развивают контроль над вокализацией.
Разные музыканты будут играть и интерпретировать одну и ту же пьесу по-разному. А там, где у птиц есть место обучению, многообразие итоговых версий заметно возрастает. Региональные различия в вокализации иногда называют «песенными традициями», но чаще для этого пользуются термином «диалекты»[176].
К настоящему времени опубликовано множество работ по диалектам птиц – уж точно больше сотни. И подобная региональная изменчивость встречается не только у птиц, но и у многих других животных. Как сказал мне специалист по охране природы Том Лавджой, «любое социальное животное создает собственный диалект, будь то стая попугаев или ребятишки в летнем лагере».
Или даже некоторые рыбы. «В особенности треска, – как сообщил мне Стив Симпсон из Эксетерского университета, – у которой по сравнению с другими рыбами очень развита звуковая коммуникация. На записях легко различить звуки, которые издают американский или европейский подвиды трески. Этот вид активно вокализирует, а при устойчивом сохранении традиционных нерестилищ, сформировавшихся за сотни, а то и тысячи лет, потенциал для региональной изменчивости весьма высок»[177].
Желтошейные амазоны в Коста-Рике используют три региональных диалекта[178] (северный, южный и никарагуанский). Они усваивают их от местных птиц, среди которых растут. Все представители этого вида имеют общий генофонд; их диалекты – исключительно культурное явление. Если какие-то особи перемещаются в среду, где используется другой диалект, то, как говорится, «в Риме веди себя как римлянин»: они забывают родной язык и усваивают «говор» местных попугаев. Распределение диалектов изменчиво – примерно за десятилетие их границы существенно смещаются. А для попугаев, продолжительность жизни которых измеряется десятками лет, это не такой уж большой срок. Талант, проявляемый некоторыми попугаями в заучивании слов человеческой речи, в сущности, есть отражение их естественной способности усваивать и различать меняющиеся диалекты сородичей при жизни в природе.
Проще говоря, традиции меняются в зависимости от места и времени. Мы все знаем, насколько разнообразны человеческая речь и музыка. И теперь оказывается, что песни птиц тоже не остаются неизменными. Когда исследователь проигрывает поющим самцам белошапочной зонотрихии запись песни представителя того же самого вида, сделанную в том же самом месте, только 24 года назад, птицы отвечают на нее в два раза менее охотно, чем на современную им версию[179]. Реакция птиц показывает, что изменения в диалекте приводят и к изменениям в предпочтениях слушателей – по сути, это аналогично тому, как меняются человеческие вкусы в поп-музыке. И, как и в случае с людьми, предпочтения могут повлиять на то, кого птица выберет в качестве брачного партнера (у белошапочных зонотрихий самцы, поющие на местном диалекте, оставляют больше потомства, чем носители чужих диалектов, а это значит, что самки отдают предпочтение знакомой мелодии). Когда другие ученые изучали вокализацию индиговых овсянковых кардиналов (колоринов), то обнаружили, что изменчивость их песен позволяет выяснить, кто именно послужил моделью для каждого конкретного певца[180]. Отчасти это можно сравнить с тем, как «школа» учителя слышится в стиле музыкального исполнения его учеников. С другой стороны, развитие культурных диалектов строится на ошибках и нововведениях. Генетика и обучение, то есть «природа и воспитание», и здесь работают совместно.
Орнитолог Тим Бёркхед утверждает, что изучение того, как птицы овладевают пением, «послужило самым мощным доказательством, что никакого разделения на "природу" и "воспитание" не существует: генетическая наследственность и обучение теснейшим образом взаимосвязаны и у птиц, и у человеческих детей». Именно благодаря исследованию мозга певчих птиц, отмечает он, «мы постепенно приходим к пониманию, насколько огромен потенциал человеческого мозга в самореорганизации и формировании новых связей»[181].
Получение контроля над звуками требует практики; это равно справедливо и для лепечущих младенцев, и для музыкантов, и для птиц. Стимулом к практике, к повторению вновь и вновь в стремлении добиться правильного звучания служит то, что мозг птицы при этом получает существенные дозы дофамина и естественных опиоидов[182]. Нейротрансмиттер дофамин задействован и в человеческой речи, и в птичьем пении. Он выступает одновременно и помощником, и мотиватором. У певчих птиц во время пения мозг выделяет дофамин. У людей, страдающих болезнью Паркинсона, происходит утрата нейронов, производящих дофамин; но у пациентов, получающих большие дозы этого