— Мне кажется, вы слишком жестокосердны, Зигфрид. Он, наверное, чувствует себя одиноким, и его животные заменяют ему общество.
Зигфрид тяжело вздохнул.
— Разумеется, он ссылается именно на это, но ему только дай палец! Если мы сейчас уступим, помяните мое слово, он устроит наверху чертов зверинец!
— Ну послушайте! — Я засмеялся. — Вы преувеличиваете. Этого можно не опасаться. Малый он отличный, вы же знаете, и прекрасный помощник. Мне кажется, нам следует поспособствовать тому, чтобы он почувствовал себя здесь совсем как дома, а с его стороны только естественно скучать без второй собаки.
Мой партнер снова тяжело задышал, сверля меня взглядом.
— Я и не сомневался, что вы это скажете. Вас легко склонить на уступки. Но я знаю, что прав, и ничего подобного не потерплю. Это мое последнее слово! — Он сунул в карман две бутылки кальция и удалился со свирепым видом.
Колем снова и снова взывал ко мне, и его просьба казалась вполне обоснованной, однако Зигфрид уперся, ничего не желая слушать.
Когда за кружкой пива в «Гуртовщиках» я опять вернулся к этому вопросу, он побагровел, но дослушал до конца.
— Мне бы хотелось, чтобы вы изменили свое решение, — сказал я. — Не вижу, что страшного, если Колем обзаведется второй собакой. От двух собак хлопот немногим больше, чем от одной. Работает он прекрасно, и его следует поощрить. В вас говорит предубеждение, но никаких оснований для опасений нет.
— Никаких, вот как? — Фарнон поперхнулся пивом и поставил кружку. — Я придерживаюсь иного мнения. У меня есть предчувствие, которое только крепнет. — Он умолк и обвел взглядом зал. — Но вы меня совсем допекли, а я сегодня очень устал. Вы с ним будете долбить, долбить… Ладно, скажите ему, пусть делает что хочет.
Я хлопнул его по плечу и засмеялся.
— Огромное спасибо, Зигфрид. Так-то лучше. Я знаю, вы никогда об этом не пожалеете.
Он улыбнулся усталой улыбкой.
— Смейтесь! Смейтесь! Но повторяю, мы допускаем большую ошибку. — И помахал пальцем у меня под носом. — А я об этом еще пожалею, вот увидите.
На следующее утро Колем с восторгом узнал от меня о полученном разрешении, и несколько дней спустя я мысленно похвалил себя, услышав наверху новый, еще незнакомый лай.
Зигфрид в приемной распечатывал письма, а я заметил с улыбкой:
— Приятно слышать. Ну теперь Колем будет вполне счастлив.
Ответом был холодный взгляд, и в эту секунду в приемную вошел наш помощник. Рядом шагали два огромных добермана.
— Что за черт? — сказал Зигфрид, поднимаясь из-за стола.
— Просто мои остальные собаки, — ответил Колем с легким смешком. — Познакомьтесь с Мэгги и Анной.
— Собаки! — взорвался Зигфрид. — Вы говорили про со-ба-ку!
— Знаю, знаю. Я так и хотел. Думал забрать одну Мэгги, но бедняжка Анна смотрела так жалобно, что у меня не достало духа оставить ее у мамы. Ведь они неразлучные подруги, и обе смирнее старой овцы.
— Это они-то смирные?! — Голос моего партнера перешел в крик. — Вы вырвали у меня позволение привезти сюда одну собаку, а являетесь с двумя громилами!
Он не так уж далеко уклонился от истины. Доберманы, высокие, поджарые, стояли неподвижно, задумчиво поглядывая на двух незнакомых мужчин, и в этом чудилась опасная угроза. У меня создалось впечатление, что они в любую минуту могут затеять что-то крайне нежелательное.
— Это переходит всякие границы! — Зигфрид в исступлении замахал рукой перед лицом Колема, и тут собаки заворчали негромко, но так, что кровь застыла в жилах. Глаза их были прикованы к лицу моего партнера, губы подергивались, обнажая частокол белых зубов.
— Фу! — прикрикнул Колем. — Сидеть!
Обе собаки тотчас сели и уставились на него с обожанием. Несомненно, они, как и все животные, полностью находились под его обаянием.
— Ну корова Джека Скиннера ждать не может… — Молодой человек сверился со списком вызовов. — Я поехал. — Он вышел в сопровождении двух своих внушительных спутниц.
Зигфрид бросил на меня усталый взгляд.
— Помните, что я говорил? Вот и началось.
Неделю спустя, направляясь через сад к задней двери дома, я вдруг услышал бешеный лай и взывающий о помощи человеческий голос. Какофония эта доносилась из огороженного дворика у операционной. Мы им почти не пользовались. Кроме мусорных баков операционной там имелись сарай и ветхий нужничек, наследие былых лет.
Я прильнул к щели калитки, ведущей из сада во дворик. Полный отчаяния голос принадлежал Зигфриду и раздавался из допотопного сортира, дверь которого висела косо на одной петле. А на эту хрупкую преграду свирепо кидались доберманы с кровожадным лаем. Я оцепенел от ужаса. Внутри — мой партнер, и, если старая дверь не выдержит, произойдет что-то кошмарное. А я был бесполезен. Собак не боюсь, но трезво отдавал себе отчет, что эти две тут же со мной разделаются, сунься я во дворик.
И я опрометью бросился через сад в дом, вопя: «Колем! Колем!».
Тот скатился с лестницы, услышал невообразимую какофонию за домом и помчался туда со мной.
— Мэгги! Анна! Нехорошие собаки! Сюда!
Лай умолк как по волшебству, а секунду спустя доберманы стлались виновато у ног Колема, поглядывая на него с жалобными ухмылками.
— Наверх! — крикнул он, и собаки пулей влетели в дом.
Колем благоразумно последовал их примеру, предоставив Зигфрида моим попечениям. Я кое-как открыл заклинившую дверь и выпустил на волю весьма и весьма разгневанного именитого ветеринара.
— Черт побери, Джеймс! — вскричал он, глядя диким взором. — Еще чуть-чуть и… Вчера я собирал сливы и немного переел. А когда схватило, воспользовался ближайшими удобствами. Но едва опустился на сиденье, как эти людоедки с ревом ворвались во дворик, а я только-только успел упереться в дверь ногой. И убежден, что стоило мне сдвинуть ногу хоть на дюйм, они меня загрызли бы. И тянулось это уж не знаю сколько времени!
— Господи! Мне страшно жаль, Зигфрид!
Однако мне было не просто жаль. Я ощущал себя бесконечно виноватым. Ведь все случилось из-за меня. Я вырвал согласие у партнера почти насильно, а он был абсолютно прав! Чертов зверинец набирал силу.
34
Суббота, восемь часов вечера, и я уже совсем собрался ехать к заболевшему теленку, как вдруг телефон снова затрезвонил.
— Говорит мистер Берз. Дом десять по Айви-стрит. Собака у меня того. Приедете, а?
— Что с ней, мистер Берз?
— А кто ее знает! Не ест ничего. — В голосе чудилось ворчливое нетерпение, словно у мистера Берза имелись другие дела поважнее.