В предпоследний день уходящего года была смена старлея, который некогда был капитаном. Ему лет тридцать пять. Всегда искренне вежлив, всегда с участием и сочувствием относившийся к арестантам, за что периодически подвергался разжалованию из капитанов в старшие лейтенанты. Служба вертухаем ему явно претила, он всегда неловко улыбался, словно извиняясь за свои псиновские шевроны. Зэки его любили, за глаза не поносили и оберегали от хамства. Еле заметный от снятой звезды след на погоне внушал если не уважение, то внутренний протест, поддержку и арестантскую солидарность с ДПНСИ.
На вечернюю проверку старлей вошел в хату с пушистой сосновой лапой. Его лицо предвкушало удовольствие от произведенного сюрприза.
— С наступающим вас Новым годом! — четко, громко, по-офицерски поздравил, вручив Сергеичу лапник.
— Спасибо, и вас с наступающим, — поблагодарил Кумарин, заставив старлея пожалеть, что не притащил елку.
Сосенка мягко покалывала ладонь, иголки еще источали живую нежность, освещая хату лесным малахитом. Дабы продлить неотвратимое увядание, лапник опустили в бутылку с водой, которая обновлялась каждый час. Вместо игрушек решили украсить карамелью в ярких фантиках, но пестрые бумажки лишь скрадывали живую красоту.
… Тридцать первого с утра мы принялись за генеральную уборку, остаточную стирку и помывочные процедуры. К вечеру хата блистала, застиранные футболки сменились модным новьем, воздух разряжал французский автошейв. Дело оставалось за «поляной» и выпивкой.
Праздничный стол — журнальный, самодельный из полочек — был накрыт «скатертью» — глянцевым журнальным разворотом с рекламой какого-то тихоокеанского курорта: сочетанием золотых языков пламени с бирюзовой чистотой смиренной стихии. Новогоднее меню состояло из рыбной и колбасной нарезки, сырной тарелки и аккуратно расчлененных фруктов. Не хватало только традиционных фужеров с игристым янтарем.
Но и здесь новогодний антураж был соблюден неукоснительно. Из пустых пластиковых бутылок мы вырезали новогодний хрусталь, а вместо шампанского своего часа в холодильнике дожидался двухлитровый «Буратино».
Итак, все было готово, оставалось лишь пережить поздравления вертухая и бывшего чекиста и под бой курантов загадать одно на всех желание — домой.
Проверка припоздала минут на сорок. ДПНСИ — «контуженый» майор был явно нетрезв: мятый камуфляж украшало, словно орден, плевкообразное пятно, рот перекашивал ликеро-водочный героизм, а глаза посылали друг друга на хрен. Взгляд источал сучье злорадство и рабье презрение к государевым врагам. Майор вошел в хату, сфокусировался, прищурился и молча, пренебрежительно, с оттяжкой кивнул подбородком.
— С наступающим Новым годом, товарищ майор, — снисходительно улыбнулся Сергеич, лукаво перехватив взгляд ДПНСИ.
Майор шарахнулся глазами, лицо суетливо задвигалось. Он видел с душою накрытый стол, изящные бокалы и запотевшее «Буратино», он не мог про себя не отметить наш безукоризненный внешний вид, веселые лица без тени тюремной скуки и горчинки самопального хмеля. Он видел праздник, ему недоступный, даже с его двумя полосками и звездой, даже с его седыми висками и заплеванным мундиром. Он ерзал глазами, убегая от наших, в которых боялся увидеть жалость за очередной отмеренный год его паскудной жизни.
Презрительное самодовольство было побеждено злобствующей завистью, которая судорожной гримасой стянула лицо майора. Но у него еще оставался шанс не подавиться, выхаркать собственное дерьмо. Он ждал, когда мы его попросим не выключать телевизор. Неестественно зависнув в молчаливом ожидании, через секунд двадцать майор выдавил: «Телевизор сегодня до часу». И снова тишина. Майор вжал шею, рожа пошла пунцовыми пятнами. Он вытер о форму вспотевшие ладони, ковырнул в ухе обгрызанным ногтем и выскочил из хаты.
Из открытой форточки потянуло автомобильным выхлопом. Неужели кого-то привезли? За два часа до Нового года! Здорово! Воспоминание на всю жизнь.
Наша решка выходила на внутренний дворик, который от «Матроски» отсекали отдельные шлюзовые ворота. Во дворике разгружали и загружали воронки, справа красовалась резная беседка с аляповатым подобием фонтанной вазы по центру — образцом зодчества хозбанды. Слева на приколе стояли два синих, с глазками-бойницами, броневика импортного производства. У этих мордатых инкасаторских машин своя история.
Чтобы не маяться в тесной духоте железных ящиков «газелей», «буханок» или в утрамбованных человечиной клетках зилков-автозаков, Ходорковский для себя и своих соратников приобрел эти два «форда», которые помимо недюжинной брони обладали климат-контролем, просторным салоном и мягкими кожаными креслами. Но тяга к роскоши на этапе быстро вышла боком юкосовским сидельцам. Сломался кондиционер, разумеется, совершенно случайно, и естественно, в обоих чудо-воронках. Герметичность консервной банки, дотоле обеспечивавшая пассажирам безопасность и комфорт, теперь в летний период превращали «форды» в душегубки.
— Давайте девок на стену повесим! — Серега извлек из стопки прессы календарь «Комсомольской правды» на 2008 год с двумя близняшками.
— Мусора посрывают, — засомневался Сергеич.
— Телок не тронут! Святого же чего-то должно в них остаться. Скотч у нас еще есть? Под скотчем подразумевались наклейки на шампунях, которые полосками нарезались прямо на флаконах, а затем аккуратно сдирались под необходимый размер.
Украсив стену, Жура принялся любоваться затеей. Разлили «Буратино», выслушали Президента, а когда защелкали куранты, вздрогнули… за Новый год, освобождение и близких. Кто-то пытался говорить, но тосты казались такими же бутафорскими, как хрусталь и шампанское. Поймали тишину.
По телевизору гуляла Красная площадь, за решеткой взрывались салюты. Каждый думал о доме, семье… разошлись по камере, не желая выдавать другим нахлынувшие чувства и оберегая соседей от заразной тоски.
Это был уже второй год, встреченный мною на тюрьме. Из тех, с кем отмечали приход седьмого года, — никто не освободился. Бубен выхватил двенадцать лет строгого и уехал, под Тулу. Алтын получил девять и отправился куда-то далеко на восток.
Слово офицера — кремень! Майор погасил телевизор ровно в час ночи… Пару шахматных партий в Новом году и на покой.
Новый год, порядки новые,
Колючей проволокой наш лагерь обнесен. И все глядят на нас глаза суровые.
И каждый знает, что на гибель обречен…
Бравурно-весело напевает Жура, уплетая традиционный новогодний тюремный торт из сгущенки с печеньем. Первое января 2008-го, судя по переломанным, растерзанным и излохмаченным солнечным бликам, прорвавшимся к нам из-за решки, выдалось чисто-небесным и морозным.