…Чем ближе становился Новый год, тем больше Олега охватывал будоражущий нервоз, которым его распирало поделиться с сокамерниками.
Как-то на прогулку мы вышли только вдвоем. Жура спал, Сергеичу не здоровилось — отнимались ноги. Спорт не шел, Олег уже с неделю маялся нервным бездельем, увеличив вдвое дневную никотиновую нагрузку. И вот выяснилось почему.
— К Новому году должен выйти, — загадочно поведал мне Олигарх, еле услышанный за криком радио. — Поменяли начальника следственной группы, очень порядочный товарищ, собирается возбуждать дело против следаков, которые меня закрыли.
— По поводу?
— Поводов хватает. Они там все в дерьме. У меня на обыске телефон — подарочный «Верту» пропал, где-то десятку евро стоит. А у этих телефонов специфика — они все именные. Пробили мою трубу, оказалось, что она теперь в пользовании замгенпрокурора. Уже как с неделю ко мне ходит этот новый следак — снимает показания на мусоров. Думаю, до Нового года уйду на подписку. Дело, наверное, замнут. Только вот с пятьдесят первой придется слезть, дать чисто формальные показания. Но я не форсирую, жду предложений… Надеюсь, праздники на Мальдивах отметить.
— Открытку не забудь прислать, чаю, курева, — улыбнулся я столь глупой наивности.
— Слушай, Олег, а кто вас крепит?
— Меня, — Олигарх посмотрел на вышку — вертухая не было, и зависнув над моим ухом, шепотом: — Лично Игорь Иванович. Лично!
— Сечин? А ему какой резон?
— У меня векселей на четыреста миллионов долларов. Если меня нагоняют, я их смогу обналичить. Если нет — бабки уходят Сечину. Ничего, Медведева изберут, присядет Сечин лет на десять, вот увидишь.
— Ой ли!
— Зуб даю, как миленький заедет на Лефортово или на «девятку». Будет ему Олимпиада!
По радио зазвучал проигрыш рекламы сети кинотеатров.
— «Киностар!» Узнаешь? — Олег воссиял елейной улыбкой с оттенком ностальгической грусти.
— Нет, а должен?
— Я с детьми каждые выходные ездил в «Мегу», разойдемся с ними по разным кинозалам, потом соберемся прямо там же в ресторане — покушаем, в магазинах затаримся и домой. Эхе-хе…
— Не вздыхай, воссоединитесь скоро.
— Скорей бы. Водочки охота. Краба свежего и водки. У меня напротив офиса кабак был, туда по четвергам с Дальнего Востока на самолете краба доставляли…
И Олег засобирался на волю в ожидании следователя с подпиской. Он перестал писать письма, что раньше являлось основным его времяпровождением, забыл спорт и прогулки, с легким, но заметным высокомерием вольноотпущенника стал отдаляться от нашего уголовного коллектива, имевшего весьма мрачные перспективы. На все шутки Журы он теперь брезгливо морщился или снисходительно улыбался. В дань общественному вниманию Олег выбрал жанр автобиографии, в которой пристойнее всего звучала история о дерзости маленького Олежки, вытряхнувшего из цветочного горшка любимую герань нелюбимой учительницы и испражнившего в освободившуюся глиняную емкость свой кишечник. За этот подвиг Олигарх тут же удостоился очередного прозвища — засранец. Но это не отрезвило Олега, фонтан его воспоминаний продолжал бить тухлыми брызгами финансовых достижений и любовных приключений со студентками и старшеклассницами. Нервное ожидание свободы спровоцировало кишкоблудство и, как следствие, Олег зачастил на дальняк, что не могло не быть отмеченным Журой.
— Что, братуха, клапана совсем разболтались? — посочувствовал он Олигарху после очередного похода последнего.
— В смысле? — покраснел Олег.
— Что ты жрешь, что так срешь? Может, черви? Это, по-моему, за сегодня уже четвертая попытка.
— А ты считаешь? Ха-ха! — Олег попытался перейти в контрнаступление.
— Олежа, я было начал, но постоянно со счета сбиваюсь.
— Я же у тебя не интересуюсь, почему ты руку из штанов не выпускаешь? — зарычал Олигарх.
— Это я грыжу массирую, — невозмутимо объяснил Серега. — Я за тебя переживаю, а ты мне хамишь. Прав Гюго: «Сердце неблагодарного человека хранит только пепел».
— Вот метут в два веника, — усмехнулся Сергеич, прерывая дебаты.
Нервишки возбудили старые Олеговы кожные болячки. Следующим утром Жура застукал Олигарха с тюбиком мази явно не косметического назначения.
— Что это, Олег? — приступил Серега с допросом.
— Да так, мазь… профилактическая. — Олигарх поспешил спрятать тюбик в тумбочку.
— Кожное? — не отступал Жура.
— Ну, да… — Олег потупил глаза.
— Так у тебя грибок! Почему хату в курс не ставишь? — В камере явственно повеяло серьезным скандалом.
— Не грибок, — замялся Олег. — Это, м-м-да, сыпь.
— Чего ты нам чешешь, засранец?
— Это не заразное. Ну, внешне не заразное.
— Что ты выделываешься, как вошь на гребешке? Давай по сути. Здесь тебе не консилиум, а зэки злые.
— Это венерическое. Ерунда, но противная. — Олигарх сполз на полушепот. — Поймал перед посадкой, залечить не успел.
— Казанова лысая! — заржал Серега. — Жена-то в курсе?
— Конечно, она же мне и передает лекарства.
— Тоже лечится? — с неподдельным сочувствием вопросил Жура.
— Я не хочу это обсуждать. — Олег завалился на шконку и повернулся лицом к стене. Конец переживаниям Олега положил в предпоследний рабочий день 2007 года. От следака Олигарх вернулся смертельно бледный, но расслабленный.
— Ну, как? Домой? — Серега участливо свесился с верхней шконки.
— Совсем козел охренел! — с порога выпалил Олег. — Знаешь, что он мне предложил, Володь?
— Рассказывай.
— Он мне предложил явку с повинной, судиться особым порядком и гарантировал восемь лет строгого вместо пятнадцати.
— А ты? — Участие Журы деградировало в издевку.
— Послал его на…
— Значит, Новый год вместе встречаем, — констатировал Сергеич.
— Получается, что так, — удрученно вздохнул Олег.
— Из Сереги Деда Мороза сделаем…
— Как это, дядя?
— Возьмем положняковой пасты, выкрасим тебе бороду, а из пакета кефира я тебе пилотку красную вырежу с помпончиком…
— С чем, с чем? — напрягся Жура. — С погончиком? С каким погончиком?
Олега как разморозило, он вернулся в спорт, уже не отказывался от игры. Возобновил переписку, отправляя по нескольку посланий в день, стал меньше курить, и даже взял у Марины библиотечный каталог, чтобы заказать книги, в чем прежде замечен не был.
В эти дни страна жила предвкушением праздника, ну, а мы — двухнедельного душняка. Пока все празднуют, мы сидим, давясь телевизионными объедками синтетического счастья. Новый год сродни условному рефлексу. Когда серое прозябание строго по расписанию разбавляется двухнедельным угаром, жизнь останавливается, а на режимных объектах приобретает характер управляемого хаоса, когда и без того наша самая «уважительная причина» — «забухал» приобретает священно-неприкосновенный характер. А значит, всех, кого еще не посадили, ждет входяще-исходящее оливье, прозрачный градус и ворох мишуры на облупившейся елке. Мы же, зэки, будем довольствоваться пьяными рожами и долгоиграющим перегаром мусоров, отсутствием писем, ларька, передач и свиданий, и, вероятно, двумятремя часами телевизора в новогоднюю ночь. Однако праздновать надо! Даже с таким диким реквизитом. Праздник — это пульс радости, а радость — иероглиф счастья. Поэтому выбора у нас не было.