Но настоящая драма развертывалась в душе героя. Конфликт был одновременно личностным и вселенским. Когда Манфред вызывает духов, включая духа звезды, которая повелевает его судьбой, то просит у них не власти и наслаждения, как Фауст, а «забвения». Причина страданий Манфреда заключается в том, что человек
Смешенье праха с божеством……к поставленным природою пределам…
(
Перевод И. Бунина)
Спасенный охотником за сернами от гибели Манфред поражает спасителя странными речами. Он завидует жизни простого крестьянина, но сам он другой и должен стремиться к тому, что «находится за гранью разумного бытия». После этого Манфред вызывает Фею Альп. На вопрос о том, каких благ он желает, Манфред отвечает:
Душа таить усталаСвою тоску. От самых юных летНи в чем с людьми я сердцем не сходилсяИ не смотрел на землю их очами…
(
Перевод И. Бунина)
Манфред признается, что была одна, которая разделяла его мысли:
Она была похожа на меня.Черты лица, цвет глаз, волос и дажеТон голоса – все родственно в нас было,Хотя она была прекрасна. НасСближали одинаковые думы,Любовь к уединению, стремленьяК таинственным познаниям и жаждаОбнять умом Вселенную, весь мир;Но ей не чуждо было и другое:Участье к людям, слезы и улыбки, —Которых я не ведаю, – смиренье, —Моей душе не сродное, – и нежность,Что только к ней имел я; недостаткиЕе натуры были и моими,Достоинства лишь ей принадлежали.Я полюбил и погубил ее!
(
Перевод И. Бунина)
На вершине Юнгфрау Манфред встречает парок и Немезиду. Однако его неукротимый дух отказывается склониться перед самым могущественным из всех духов, Ариманом, и все духи признают в нем равного. Это неизбежно, потому что духи, с которыми общался Манфред, созданы силой его воображения. Он заставляет их вызвать призрак Астарты, женщины, которую любил. Призрак не может простить его, потому что она тоже творение Манфреда, а он сам не желает прощать себя. Один из духов говорит:
Он потрясен. Кто смертен, тот не долженИскать того, что за пределом смерти.
(
Перевод И. Бунина)
Поэма достигла главной цели: Байрон сумел излить в ней свою вину и отчаяние. Он понял, что причиной ссоры с женой было то, что он не сумел бороться с земными узами: «божество» не справилось с «прахом».
В половине двенадцатого утра 5 октября Байрон и Хобхаус отправились в Милан, в последний раз взглянув на озеро, которое четыре месяца воодушевляло Байрона. Он не радовался путешествию, потому что сейчас у него не было ни цели, ни места назначения. Он опять подумывал о возвращении в Грецию, но судьба уготовила ему поездку в Венецию.
Глава 17
Изгнанник в Венеции
1816–1817
В тяжелом наполеоновском экипаже Байрон, Хобхаус и их итальянский проводник Анжело Спрингетти ехали по Симплонской дороге, по которой шел Наполеон. Их первым впечатлением от Милана были грязные номера в гостинице «Сан Марко». Однако неприятные воспоминания скоро сгладились замечательным обществом. Путешественники взяли ложу в театре «Ла Скала», культурном центре Милана, и в тот же вечер к ним присоединились Полидори, который путешествовал через Альпы, и монсиньор Лудовико ди Бреме, которого Байрон встретил в Коппе. Бреме поведал им сплетни о театральных ложах и сожалел о состоянии итальянской литературы, среди серьезных поэтов называя лишь Фосколо, Монти и Пиндемонте.
На следующий день Байрон с восторгом обнаружил собрание рукописей в библиотеке Амброзиано. Больше всего его увлекли письма, «настоящая любовная переписка между Лукрецией Борджиа и кардиналом Бембо… Я размышлял над ними и над локоном ее волос, самым прекрасным из того, что я видел…». Байрон безуспешно пытался получить копии писем, однако ему удалось забрать волосок из локона и завернуть его в бумагу со словами Поупа, примерно звучащими так:
И красота влечет нас тонким волоском.
17 октября Байрон и Хобхаус обедали с ди Бреме и его братом, маркизом, в его дворце. Хобхаус был поражен уважением, оказываемым его другу. Бреме сравнивал Байрона с Петраркой. Среди гостей были Сильвио Пеллико, автор «Франчески да Римини», поэт Монти и Анри Мари Бейль, позднее известный под псевдонимом Стендаль. В тот вечер Байрон не беседовал с ними, но, по словам Стендаля, пришел в восторг, когда Монти прочитал свою поэму «Машерониана», восхваляющую Наполеона.
Среди других гостей Милана был ирландский полковник Фитцджеральд. По словам Байрона, Фитцджеральд, будучи юным знаменосцем, влюбился в маркизу Кастильоне, которая была старше его на двадцать лет. После заключения мира он вновь появился и бросился к ногам маркизы, бормоча «на итальянском с ирландским акцентом вечные клятвы в постоянстве. Леди закричала: «Кто вы?», а полковник ответил: «Что?! Вы не узнаете меня? Я такой-то и такой-то» и т. д., пока наконец маркиза после долгого перебирания любовников, которые были у нее за четверть века, не вспомнила своего бедного младшего лейтенанта. Тогда она сказала: «Существовала ли когда-нибудь подобная добродетель?» (это были ее точные слова) – и, будучи уже вдовой, отвела ему комнаты в своем дворце и показывала его восхищенному обществу как образец непоколебимой верности».
Соратник Наполеона во время русской кампании Анри Мари Бейль вызвал особенный интерес Байрона. Бейль, в свою очередь, был очарован личностью знаменитого поэта и восхищен его литературным талантом. Он наблюдал за Байроном, но из-за незнания языка мало разговаривал с ним. Тем не менее в своих воспоминаниях Бейль передал впечатления о краткой встрече, которые так изумили Хобхауса.
Байрон уже месяц ничего не знал о Августе, когда наконец 28 октября пришло ее письмо. Она осторожно сообщала весть о том, что если он вернется в Англию, то уже не сможет видеться с ней наедине. Байрон ответил: «Я не понимаю и не могу понять всех загадок и волнений в твоих письмах, в особенности в последнем. Я лишь знаю, что ничто на земле не сможет помешать мне повидать тебя тогда, где и как я захочу, в зависимости от времени и обстоятельств. Ты мое единственное утешение, если не считать моей дочери в ближайшем будущем, и я могу жить, пока ты рядом… Мисс Милбэнк, по-видимому, была создана мне на погибель…
Я чувствую себя хорошо, но порой случаются приступы головокружения, во время которых я начинаю думать, что я стану таким, как Свифт, как он и как высохшее дерево, которое он видел. Мои волосы седеют и редеют, а зубы шатаются, хотя еще здоровые и белые. Не подумают ли окружающие, что мне шестьдесят, а не почти двадцать девять?»
Письмо Клер Клермонт не принесло радости Байрону. Он надеялся, что эта страница его жизни закрыта, но Клер по-прежнему была увлечена им. «Мой милый Альбе, я знаю, что ты скажешь. «Я же тебя предупреждал. Я советовал тебе. Я делал все возможное, чтобы остановить тебя, и вот теперь ты жалуешься». Я не жалуюсь на тебя, милый, и не сделала бы этого, будь ты вдвойне злее. Иногда я немного сержусь, что ты проклинаешь меня за мое желание, чтобы ты посвятил мне немного времени и написал, как ты живешь и что хоть немного любишь меня…»
Получив это откровенное послание, Байрон еще больше укрепился в намерении никогда не писать глупой девушке, которая любое проявление доброты расценивала как доказательство любви, Байроном не испытываемой. Хотя он всегда чувствовал себя нехорошо, причиняя другим боль, и любил, чтобы у людей складывалось о нем благоприятное впечатление, он понимал, что молчание – единственный выход, ведущий к наименее болезненным последствиям.
Вечером 28 октября, когда Байрон был в ложе Бреме в театре «Ла Скала», ему сообщили, что доктор Полидори повздорил с австрийским офицером и угодил под арест. Бреме и Байрон немедленно спустились вниз, но австрийцы были непреклонны и хотя приняли визитную карточку Байрона как залог за освобождение, но потребовали, чтобы доктор покинул Милан в течение двадцати четырех часов. Впервые Байрон напрямую столкнулся с тиранией австрийцев, представление о которой получил из уст Пеллегрино Росси и других итальянцев в Швейцарии. Теперь его презрение к австрийцам в Италии еще больше окрепло и впоследствии руководило всеми его действиями и словами. Австрийские власти узнали о взглядах Байрона, и с этой минуты за всеми его передвижениями стала следить тайная полиция. Хотя австрийцы отдавали дань уважения титулу и славе поэта, но держали его под постоянным контролем.
2 ноября Байрон простился с друзьями. На следующее утро вместе с Хобхаусом он выехал из Милана. Спрингетти отправился вперед с двумя экипажами Байрона и багажом по направлению к Венеции. Заехав по пути в Горгонцолу, Караваджио, Брешию и Десенцано, друзья б ноября добрались до Вероны, где осмотрели амфитеатр и предполагаемую могилу Капулетти. В Виченце путешественники видели здания, возведенные великим Палладио или под его влиянием.