В Остенде Байрон ощутил полную свободу от британских условностей. На постоялом дворе Полидори нескромно записал: «Едва войдя в комнату, лорд Байрон как гром с неба обрушился на служанку». Они отправились в путь на следующий день в громыхающем наполеоновском экипаже, запряженном четверкой лошадей, и с форейтором. В Антверпене Байрон любовался знаменитыми портовыми бассейнами, построенными для флота Бонапарта, больше, чем картинами. Особенно он критиковал самого любимого художника фламандской школы. «Что касается Рубенса, – говорил он Хобхаусу, – то он кажется мне самым грубым, безвкусным, кричащим, бесстыдным самозванцем, который когда-либо измывался над чувствами человечества».
В Брюсселе Байрон встретил Прайса Локхарта Гордона, шотландского друга его матери. Больше чем соборы и музеи, Байрон мечтал увидеть поле Ватерлоо, и Гордон стал его «чичероне». По словам Гордона, глядя на поле боя, поэт «был молчалив, задумчив и спокоен». Перед отъездом он с Полидори взял лошадей и объехал галопом все поле, вероятно воображая себя лихим кавалеристом. По словам Полидори, Байрон распевал «турецкие или арнаутские песни».
Вечером в доме Гордонов Байрон был в хорошем настроении и очаровывал гостей забавными рассказами о своих восточных путешествиях. Он согласился написать стихи для альбома миссис Гордон, в который Вальтер Скотт уже вписал несколько строк о Ватерлоо. На следующий день Байрон вернулся с двумя строчками: «Ты топчешь прах империи, – смотри!», которые впоследствии вошли в третью песню «Чайльд Гарольда». В это же время он стал записывать мысли, преследующие его со дня отъезда из Англии, потому что только таким образом мог избежать сокрушительного ощущения несовершенства бытия:
Чтоб в слове жить, над смертью торжествуя, —Таким увидеть я хочу мой стих.Пусть я ничтожен – на крылах твоих я воспарю,О мысль, твоим рожденьем ослепленный…
(
Перевод В. Левика)
Поездка вызвала воспоминания о мечтаниях юности, которые он связывал с дикой природой, стихией, свободой земли и неба:
Среди пустынных гор его друзья,Средь волн морских его страна родная…
(
Перевод В. Левика)
Стоя среди «могил ужасного Ватерлоо» и ощутив бренность власти и славы, Байрон доверил свои чувства бумаге в отеле «Англетер». Для него Ватерлоо олицетворяло не победу, а печальное поражение, потому что Европа по-прежнему была в кандалах, а тирания стала еще более могущественной, чем прежде. Однако подвиги отдельных героев остались в людской памяти. Драматический контраст между веселым балом в доме герцогини Ричмонд в Брюсселе накануне битвы и смертью и разрушением открывают эпизоды «Чайльд Гарольда», посвященные Ватерлоо.
Что до Наполеона, то Байрон долго был «ослеплен и поражен его личностью и славой». Теперь он больше обычного ощущал в себе сходство с основными чертами характера императора. Написав эти строки, Байрон думал о себе:
Любовь безумье страсти в нем зажгла, —Так дуб стрела сжигает громовая.Он ею был испепелен дотла,Он не умел любить, не погибая.
(
Перевод В. Левика)
6 мая Байрон и его спутники отправились в экипаже к Рейну.
8 то время как Байрон пытался забыть Англию, ни друзья, ни враги на родине не забыли его. Хобхаус, Дэвис и Киннэрд пытались подавить безобразные сплетни, циркулировавшие в Лондоне, которые распространяли, по всей видимости, те, кто видел или слышал о показаниях леди Байрон доктору Лашингтону. По меньшей мере четыре женщины жили с незабываемыми воспоминаниями об этом красивом лице и неотразимом темпераменте.
9 мая Генри Колбурн опубликовал роман Каролины Лэм «Гленарвон», плохо скрытую сатиру на семейства Холланд и Девоншир, перемежающуюся романтическими описаниями похождений ее и Байрона, написанными в готическом духе. На следующий день Хобхаус записал: «Герой «Гленарвон» – настоящее чудовище, и, очевидно, под ним подразумевается Б. Я зашел к этой мерзавке, и она спросила, причинила ли ее книга вред… Она показала мне непристойные изображения Б.», Каролина использовала в своей книге одно из писем Байрона в слегка измененном виде, и, когда Хобхаус намекнул, что может опубликовать ее письма, она пригрозила, что в свет выйдут все послания Байрона и ее дневник с описанием их отношений. Однако даже в романе Каролина изобразила Байрона не таким уж чудовищем. Хотя она приписывала своему герою убийство, похищение и несколько совращений, но под ее пером он стал романтическим героем, притягательно меланхоличным, чей гений и обаяние так впечатляли ее в реальной жизни.
В то время как Каролина Лэм выставляла себя в невыгодном свете, другая женщина, чьи мысли постоянно возвращались к Байрону, спокойно вернулась в Керкби-Мэллори в графстве Лестершир. Однако Аннабелла вернулась не для того, чтобы, говоря словами Роджерса, «разбить свое сердце». Она уже планировала возобновление переписки с Августой насчет новых предметов (она прервала все отношения с сестрой Байрона в начале апреля). Размышляя над последними словами и поступками Байрона и его сестры, Аннабелла пришла к несомненному выводу о преступной связи между ними. Теперь у нее были две цели: окончательно установить истину, заставив Августу признаться, чтобы узнать, действительно ли их отношения продолжались после свадьбы, и, во-вторых, уговорить или напугать Августу, чтобы она больше не возобновляла связи с братом, и полностью вырвать из ее сердца чувство к нему.
Ревность, в которой Аннабелла из принципа не хотела признаваться, заставляла ее с садистской жестокостью пытаться уничтожить грех. Религиозно-наставительный тон ее писем, смешанный с выражениями любви к Августе и беспокойством о ее нравственном здоровье, не может скрыть грубых нападок на импульсивную, любящую и наивную женщину. Не много найдется примеров жестокости, таящихся под маской заботы, и намеренного подрыва душевного равновесия человека, таких, как атака на Августу леди Байрон и миссис Вильерс, близкой подруги Августы в период после разрыва Аннабеллы с мужем.
В то время как мстительная добродетель готовилась к нападению, Августа родила сына, прекратила всякие сношения с Аннабеллой и, чувствуя одиночество после отъезда брата, обратилась к Хобхаусу, который вскоре собирался за границу и мог доставить ей весточку. Она благодарила его за стихи Байрона, которые он ей прислал, возможно, за «Стансы к Августе». «Мне они кажутся прекрасными, – просто писала она, – и не стоит и говорить, как они дороги мне, которая так любит милого Б.».
Еще одна темноглазая девушка выражала крайний интерес к поездке Байрона и надеялась добраться до Женевы прежде него. Клер Клермонт выехала из Дувра с Перси Шелли и Мэри Годвин 3 мая и написала Байрону из Парижа: «Я приняла имя мадам Клервилль, потому что вы сказали, что вам нравится имя Клер, но вы терпеть не можете окончание «Монт» из-за той ужасной женщины. И я предпочитаю быть замужней женщиной, потому что это отчасти так (намек на то, что она уже знала или подозревала о том, что беременна от Байрона. – Л.М.), к тому же за границей мадам может делать все, что ей заблагорассудится… Не знаю, как обращаться к вам: не могу называть вас другом, потому что, несмотря на мою любовь к вам, вы совсем не обращаете на меня внимания…»
Тем временем Байрон неторопливо путешествовал по берегу Рейна. В Колоне он посетил собор и церковь Святой Урсулы, где, согласно легенде, были похоронены кости одиннадцати тысяч девственниц. Эта легенда всегда интересовала его, и в «Дон Жуане» он вновь обратился к ней:
Одиннадцати тысяч дев блаженныхИ потому, наверное, нетленных.
(
Перевод Т. Гнедич)
Путешествуя по западному берегу Рейна, Байрон был очарован открывшимся пейзажем. «Зубчатые скалы» были бы ему «вдвойне милее», если бы их видела Августа. В Базеле уже была Швейцария. Моратское поле, где в XV веке швейцарцы разбили бургундцев, дало Байрону материал для новых строк «Чайльд Гарольда». Как и другие проезжие, он взял на память несколько костей, которые «могли бы составить четверть героя», угрюмо хвастался он.
Путешественники добрались до Женевского озера. Байрон был околдован: «Озеро Леман обратило ко мне свое хрустальное чело». Уже ночью они подъехали к отелю «Англетер» на дороге, ведущей в Женеву, в миле от города. Усталый и раздраженный необходимостью формальной записи, Байрон в графе «Возраст» написал: «100 лет». Клер, взволнованно следившая за ним и знавшая теперь, что ждет ребенка от самого знаменитого поэта в Англии, увидела журнал регистрации и написала шутливые строки: «Жаль, что ты так состарился, хотя на самом деле я думала, что тебе двести лет, судя по нашему медленному продвижению… Да пошлет тебе Господь сладкий сон – я так счастлива».