— Кэт, а что за акварель в коридоре? Жильцы повесили или твоя?
Кэтрин появилась с подносом:
— Готово. Пошли в гостиную. Нет, моя она. Так им понравилась, что оставили ее. Может, это было единственным, чего они не тронули.
Кэтрин расставляла чашки на столе: явно старинный сервиз. Рисунок — цветы с вывороченными лепестками, а ручка позолоченная и снизу у нее еще такой хвостик загнутый. Лепота.
Тишина. Звяканье расставляемых чашек, шелест воды.
— Опять, что ли, дождь пошел? Вроде кончился недавно, даже солнышко выглянуло.
Кэтрин улыбнулась.
— Нет, это Эрни под душем прохлаждается. Наверно, дверь в ванную открылась. Я сейчас.
Тот самый, капризный и вредный мальчишка, из-за которого не пришлось брать с собой Юльку. Сколько ему лет? Забыла.
Шум воды прекратился, Кэтрин что-то ласково приговаривала, вернулась быстро.
— Мы ведь квартиру продаем. Жильцы все свое забрали, оставили только самую малость — матрас, стол этот, стулья. И кофеварку. А посуду я с антресолей достала — между прочим, с риском для жизни!
Кэтрин говорила — Алена уже не слушала. Она оторопело смотрела туда, где гостиная переходила в коридор: створки дверей были распахнуты. На пороге с деловым видом стоял здоровенный пингвин в клетчатых тапках. Один в один каким его изображают в книжках для детей.
Кэтрин проследила за Алениным взглядом, усмехнулась:
— Познакомься. Это Эрни.
37
Известное дело: некоторые полярники тащат из экспедиций пингвинов. Экзотика; частичка той жизни. Потом иные бегут в зоопарк — в надежде сплавить птичку. Потому что птичка тоннами жрет мороженую рыбу (вот откуда запах!), гадит и совершенно не переносит жару. Поэтому дома постоянно включен кондиционер, а как хочется тепла…
— Мы кондишн не стали покупать: все равно жить здесь не будем. И как назло, эти обалдевшие жильцы выкинули нашу добрую чугунную ванну, поставили душевую кабину. Поскольку мы договаривались, что ремонт вычитается из платы за аренду, они резвились по полной. А я-то далеко уже была…
— Что же брат не проконтролировал?
Кэтрин махнула рукой:
— Алена, от него меньше толку, чем от козла.
Пингвин деловито прошел в комнату, встал рядом с Кэтрин: смотрит, что на столе лежит.
— Так вот, один наш знакомый, полярник, рассказывал, что у него ванна постоянно наполнена холодной водой и пингвин беды не знает. А Эрни приходится под душем стоять.
— Ледяным, — фыркнула Алена. — А можно его погладить?
Понятно, что если каждый лапы будет тянуть, от перьев ничего не останется. Или дело в том, что Эрни не просто пингвин, а пингвин с характером.
— Не дается…
— А ты бы далась кому ни попадя?
Странно стоять рядом с этим — почти инопланетным — существом. Упитанный такой. Лоснится. Перышки — один к одному, как чешуя. Знаменитый «фрак»: рукава-крылья кажутся и вправду чешуйчатыми (снизу белые! — извини, Эрни, я только посмотреть), на молочную «рубашку», там, где «ворот», пролито желтое, такое же желтое — за ушами, будто память о солнышке, она ох как согревает полярной ночью… или это такой «шейный платок», в дополнение к костюмчику?
— Кэт, а он еще вырастет?
— Куда ему… И так — вчера измерялись — девяносто два сантиметра. Хотя бывают и по метр двадцать.
— Вот это да… Кис-кис-кис… Иди сюда… Не хочет. А почему он в тапках ходит?
— Привык.
Пингвин привык носить тапочки на Южном полюсе. Ничего удивительного. А когда пингвины прыгают в полынью (или что там?), то обувку на льду оставляют. Картина маслом: величественные ледяные горы, снега — куда хватит глаз, полоска воды и вдоль нее, в три ряда, пестрая шеренга тапок.
— Да нет, это на станции ему выдали. Чтобы лапу не поранил. Мало ли что на полу валяется. А теперь не отучишь. Да и не надо: у Дэйва полы не застелены.
— Уедешь в Австралию?
— Кенгурят «печеньками» кормить…
К кофе Кэт подала шоколадные конфеты и сухари с изюмом. С сухарем она проделывала фокус: быстро обмакивала в кофе, а потом откусывала сырое место, но не передними зубами, а коренными. Смешная… Ей было, наверно, под полтинник, но выглядела она здорово — даже теплый свитер грубой вязки с высоким воротом (оттуда!) не мог скрыть, какая она изящная, ни капли жира. Такая… дикая кошка.
— Алена, я жуткая эгоистка. Даже не спросила, чем ты занимаешься.
Повела плечом:
— Стихи пишу.
— Правда? Можно будет почитать?
Непонятно, как оно вырвалось:
— Да.
38
Вспомнили об Ольге. Рассказ вкратце: малыш растет, серьезный такой; ушла из глянцевого мужского журнала, подалась в «Гринпис»; сейчас носится, планету спасает, она так долго искала… этот свой «смысл».
— Да? — Кэт разливала по второй чашке кофе, остановилась. — Она казалась мне вполне обыкновенной, Оля.
— Просто она тогда еще не нашла себя. Это же обыкновенно — себя не найти. Вот и была как многие.
По коридору важно протопал Эрни: в сторону ванной. Кэт поднялась:
— Сварился, бедненький, вон как дышит. Пойду душ ему включу.
Алена слышала, как Кэтрин приговаривала: «Не съем я твои тапки… Нельзя в них под воду, Эрни. Дай лапу…» Удивительно, как Олька умудрилась изменить свою жизнь. И все благодаря мальчику-кайтеру, у которого она двух слов для статьи не могла вытянуть. Ведь это он ее в «Гринпис» привел. А встретила она его благодаря Николаю. А вот кто Николаю ее телефон дал, история умалчивает. Но именно этому кому-то Олька и должна «спасибо» сказать.
— Так где она сейчас?
Кэт вернулась, вытирая руки махровым полотенцем.
— В Мончегорске. Это на Кольском полуострове.
— С кем воюет?
— Не «с кем» — «с чем»… С ветром. Там огромное озеро — до мая подо льдом, — у подножия Хибин. У нее друг участвует в соревнованиях по кайтингу, ну и она с ним поехала — тоже уже неплохо с парусом управляется. Я не видела, но ее муж говорит…
— Она все с тем же?
— Ну как бы да.
— Бывает «да» или «нет». А «как бы» выдумали подростки, потому что сами еще не знают, чего хотят. А что, кайтер больше чем друг?
— Сложно там все. У нее все всегда сложно.
— Неужели? Я помню ее счастливой мамашей, — Кэт обмакнула в кофе сухарь.
— Думаю, она никогда ею вполне не была. Но я мало о ней сейчас знаю — почти не видимся.
— Некогда?
— Нет. Просто… — Алена себя не узнавала: вот так, легко и откровенно она только с Иосифом могла говорить. — Просто Олька думает, что мы мужика не поделили. А это не так.
Кэтрин улыбнулась:
— Ты сейчас с ним?
— Нет. Месяц назад за дверь выставила.
— Жалеешь?
— Не знаю… Но мне стало его не хватать.
39
И рассказала, сбиваясь, ничего не пряча: сильный и умный, любит, семью даже оставил — тут Кэт подняла бровь, — но женщину в женщине ценить не умеет — ему талант подавай, смелость, «позитив», как он говорит…
— Кэт, я не против этого всего, но ведь нельзя же постоянно ходить в доспехах, силу демонстрировать. Я так долго не могла позволить себе быть слабой — в детстве, и потом тоже…
— Как и я.
— Вот видишь… И теперь хочется быть просто…
— Женщиной. Только он этими «просто женщинами» сыт по горло, да?
Алена кивнула.
— Я одного такого типа знала… И что, не звонит он тебе?
— Нет. Гордость демонстрирует.
Алена задумалась.
— Знаешь, Кэт, даже не это меня останавливает. Ну, сильный человек хочет, чтобы рядом был такой же, не мямля. Не страшно. Но он… как тебе сказать… будто бы он живет только в реальности, понимаешь? Будто он не мечтает, а планирует. Ему прочти стихи — не услышит. Покажи картину — не увидит. Будет на рамку смотреть и — как сделано. Вот эта твоя акварель в коридоре, да? Я еще не знаю, что в ней, ведь нет ничего, за что можно зацепиться — ни одного живого существа, ничьих глаз, лиц, ничего. Просто земля оживающая и потоки воды, «хляби небесные». Но это… будто настроение. Будто глоток воды. Ее хочется выпить, эту акварель. А он бы не понял.