Она переспала с ним первый раз в начале весны, в середине марта. Из Паланги не было никаких известий.
33
Никогда раньше у него не складывалось таких странных отношений с женщиной. Женщина его не любила; тайного или явного интереса у нее к нему не было (деньги, карьера, прочие прелести); порой казалось, что даже уважения и того нет. Спрашивал себя — почему она рядом, и не знал ответа.
«Рядом»… Когда воробышек слетит на лавку, на которой вы сидите, — он рядом? Чирик — и нет его.
И ведь все так любо-дорого со стороны выглядело: ни одной ссоры за весь тот год, что вместе… Вместе ли?
Прошлым летом она поехала в Палангу — сообщила накануне, как будто собиралась за хлебом сходить. Конечно, старпер не конкуренция, но ребенок-то его, и живет она на его деньги. Работу только сейчас начала искать, Юльке скоро три, в сад пойдет наконец-то. (На предложение помочь с работой — отказ: «сама».) Как работать начнет — от денег, сказала, откажется, только на ребенка брать станет. Говорил ей — давай я тебе давать буду — смеется: «А как же насчет ореха?» Это к идее, что женщина не должна присасываться к мужику. Сам предложил ведь, при чем тут присоски? Отказалась.
Вернулась из Паланги — никого видеть не желала. Звонил — трубку не берет. Поехал. Дверь не открыла. Стоял, как дурак, как оплеванный — тут лифт открывается, и нате — знакомые все лица. Первый и последний раз наблюдал его больше года назад, когда он в контору заявился: «Слушайте… я все знаю… я хотел бы…» Так и не понял, чего он хотел: лепетал что-то, глаза отводил. Это вместо потасовки-то. Как только убедился, что у него его Олю никто не отнимает, ожил, можно сказать, расцвел. Но все равно сморчок. И вот это выплыло из лифта.
Выплыло, деловито протопало к Алениной двери. Стукнуло кулачком. То ли не заметил, то ли ветошью прикинулся.
Вернуться от лифтов назад, в коридор, встать у сморчка за спиной: впустит она его?
— Извини, Володя, не могу…
Потоптался, повернулся, аж подпрыгнул от неожиданности.
— День добрый.
— Здрассьте…
— Что, не пускает?
— Нет…
По телефону сказала сморчковскому — ну поднимайся, а пока в лифте ехал — передумала.
— А если она не одна?
— Тогда с самого начала не согласилась бы…
Вошли в лифт, поехали. Ну что — так и уйти, несолоно хлебавши? Тут дело не только в гордости — соскучился ведь невероятно.
— Мм… Как там Оля?
— Нормально.
— Она сейчас где-то работает?
Ольга уволилась еще весной; на ее месте сидела хоть и сто раз грамотная, но безызюмная Галя, Светкой приведенная.
— Работает… — неопределенное. — В командировке она.
Лифт остановился на третьем, двери расползлись.
— Досвидань, — вот так, скороговоркой.
— Слушайте, Владимир…
Остановился. Медленно оглянулся.
— Владимир, у меня с собой бутылка французского вина…
34
Любила она, что ли, своего старикана — без малого неделю скрывалась ото всех. За это время с Володькой-сморчком ну не то чтобы сдружились, но друг друга поняли, можно сказать. В день, когда столкнулись, просидел у него часа три.
Бутылка вина быстро «улетела», но у Володьки «было». Нагрузившись, расхрабрился, глаз сощурил:
— И часто ты у нас бывал?
— Первый раз.
— Рассказывай… А где тогда…
Осекся: то ли сообразил «где», то ли слишком уж откровенно прозвучало.
— Куда Ольга пошла работать, если не секрет?
Из Алены ведь слова не вытащишь: «Если надо, сама тебе скажет». Интересно, как она скажет, если ее след простыл?
— Алена… зараза… — это Володька: похоже, сообразил «где».
— А ты не знал?
— Я думал, у тебя есть возможность гостей принимать…
— Вообще-то я женат, и даже двое пацанов имеются.
— Ах вот оно что!
— Судя по всему, тут никто никому ничего не сообщает.
— Да… Нетипичные у нас женщины… Вернее, у тебя.
Надулся вмиг, смотрит в окно. Пацан его прибежал — полез в холодильник. Один в один как на фотографии. Правда, больше года прошло с тех пор, как Олька ее показывала.
— Не хочешь говорить, где жена работает?
— Да почему, — проследил взглядом за пацаном, что-то сунувшим за щеку и ретировавшимся. — В «Гринпис» она ушла.
— Куда??
Олька увольнялась с таким видом, будто ее в советники президента пригласили.
— Слушай, Володь, ну там же не платят.
И тут Володька завелся.
— Вот-вот. А знаешь, что она мне на это отвечает? Что я зациклен на деньгах. А то, что ребенок растет, что кредит не выплачен, ей на это чихать. У нее же глобальные цели.
— Глобальные?
— Ну ты ж знаешь ее теорию — про Жизнь с большой буквы…
— А, да. Что-то слышал — Алена говорила. Только ничего не понял.
— Ну и ду… — Володька запнулся, но довел дело до конца. — …дурак!
— Чего это я дурак вдруг? — смешно; ведь мог и поосновательней приложить, однако — вот оно, воспитание.
— Она ж тебя Мессией воображала…
И почему-то именно здесь что-то «щелкнуло»: начали ржать, как потерпевшие. Заражались хохотом друг от друга, Володька лупил кулаком по столу, повторял:
— Ваше святейшество!
При чем тут «святейшество», было непонятно, но раз уж на то пошло…
— Слушаю, сын мой!
Из комнаты прибежал пацан, серьезно так посмотрел и ушел.
Олька, как выяснилось, дунула на Байкал — там черт-те что творится: кладут трубопровод недалеко от берега, а ведь в тех краях землю потряхивает время от времени: прорвет трубопровод — прощайся с озером… Экологическую экспертизу проекта подтасовали. Пока строят, километрами вытаптывают все живое, сотни видов растений, многие из которых вписаны в Красную книгу. Да и прочие «прелести»: нерпа гибнет, берега мусором завалены — добрые люди лагеря разбивают, чтобы за теплые месяцы успеть убрать весь этот хлам.
— А Олька-то молодец.
Молчание. Потом — крик души:
— А мне-то что от этого?
35
Все это происходило прошлым летом — будто сто лет назад. За это время ушла Маша. Вернее, из дома выставила — когда сказал ей, что она ничего не добилась в жизни, зло, правда, сказал. Начинали вместе, вместе в экспедиции ездили, потом она притулилась в своем институтишке, до сих пор там шуршит, как ее с души не воротит, непонятно. Для нее главное — семья, может, это правильно, леший его знает. На самом деле она всегда была несобранной, Машка, и своей драгоценной семьей занималась так, что ничего не успевала — откармливали всегда любовницы. А теперь получилось как бы, что «я жизнь вам посвятила», и обвинять ее в бездарности — подлость. Выставила вещи: глаза красные, жаль ее; но не пожалел — свободой запахло. Машка уже не первый раз этот трюк проделывает, потом унимается. Но на сей раз сам не вернулся.
Как и раньше, поселился у Генки — он один живет, ему только в радость соседство. Красота: возвращаешься домой когда хочешь, никакой отчетности. Сообщил новость Алене — реакции не последовало: совместное проживание не предложила.
И ведь подумать — ну что нашел в ней? Социальный статус — нулевой, про таланты тоже пока ничего неизвестно. Да, открытие сделал — тогда, когда с Володькой закиряли.
Пришел к нему второй раз спустя пять дней: Алена до сих пор к себе не пускала, наверно, даже дверь забаррикадировала.
— Слушай, Володь, а ты не думаешь, что у нее там кто-то есть?
— В смысле?
— Ну старца своего привезла из Паланги…
— А, нет. Она стихи пишет.
— Что, прости?
Не знал бы ничего, если бы Володька не просветил. Оказывается, Алена — поэтесса, и сейчас у нее приступ вдохновения от перемены обстановки и бурных чувств, потому и дверь на замке. Даже Олька ни строчки не видела — скрытничает Алена, чтобы в тридцать лет (через год) разослать стихи по журналам и стать немеркнущей звездой. Вот так любишь человека, доверяешь ему, восхищаешься, а он тебе о самом главном в своей жизни — молчок.