Хроульву неожиданно предоставился случай сравнить эти два лица: бродягу – и пятнадцатилетнего мальчугана с прыщавым лбом, который сидел в конце стола и ел за пятерых, а при этом оставался худым как щепка. Фермеру удалось найти, чем заморочиться в сарае до позднего вечера, а братья – Хейдар и прыщавый Тоурд – сидели с серьезными минами и впитывали премудрости этого чудака. Он показал им две коробочки. Две нарядные жестяные коробочки, которые он выставил на стол перед ними и их сестрой, матерью и бабушкой. Одна была из-под чайных пакетиков «British Blend», он торжественно открыл ее: пусто. Тоурд увидел на ее дне тусклое отражение своего прыщавого лба.
– Это прошлое, – сказал Лаурусом, – а вот это – это будущее.
Он выставил рядом с коробочкой из-под чая жестянку такой же величины: обшарпанную, но нарядную, из-под печенья, но открывать не стал.
– А почему ее открывать нельзя? – спросил Хейдар, десятилетний, рыжий, хрипловатым голосом.
– Потому что, если мы ее откроем, будущее станет прошлым.
Тоурд смотрел своими юными глазами на этого бродягу философа, и глубоко в его нутре начали перешептываться какие-то гены. Братья ничего толком не поняли, но Хейдар задал естественный вопрос:
– А что в той коробочке? – спросил он – десятилетний, рыжий, с хрипловатым голосом – и указал на будущее.
– Э-хе-хе-хе… – Лаурусом разразился редкостным смехом. – Да, дружочек, это вопрос, хе-хе.
– А вот в этой коробочке ничего нет, – сказал Хейдар слегка обиженно.
– Нет-нет, в ней прошлое. Мы можем его увидеть, а все же оно невидимое. И будущее невидимое, только его мы увидеть не можем. Мы видим только настоящее: вот оно.
Лаурусом достал третью коробочку. В этой коробочке лежала еда, которую он взял в дорогу: четыре печенья родом из Топей, не вполне оттаявших.
– Хотите кусочек?
Вот сейчас Тоурд все понял – и стал есть печенье. Это был самый лучший урок для детей о сущности времени! Да еще в самый разгар пасхальных каникул. А Хейдар стал воротить нос от печенья. Зачем этот мужичонка над ним так надсмехается? Ночью он прокрался на цыпочках по чердаку и вытащил будущее из котомки Лаурусома, который спал как убитый на передней постели. Хейдар спустился с этой коробкой из-под печенья вниз, поставил ее на стол на кухне, под косые лучи луны, и открыл. В ней ничего не было. Будущее было просто полно темноты. «Вот ведь придурок!» Маленький рыжеголовик унаследовал характер отца: он сходил в пристройку, принес оттуда мышь, которую убил три дня назад, положил ее в коробочку, закрыл и засунул обратно в пожитки физика. Следующие три месяца будущее Лаурусома пахло гниющей мыша-тиной. Затем мальчик неслышно лег в свою постель и начал думать о собственном будущем. В постели напротив него лежал его брат Тоурд и во сне плыл вперед по реке времени и наконец стал живой копией своего настоящего отца: чудаковатый парень с лохматым чубчиком, худощавый кошель каши, пахнущий корицей, который стоит на причале во Фьёрде и спрашивает, где его место в жизни.
Мальчишка Тоурд не был дома у Хроульва – который в конце концов оттолкнул его от себя. Бродяжий дух бежал от суровости и дисциплины в Хельской долине – и однажды он убежал пешком через хейди в долину с другой стороны, как и его отец восемнадцать лет тому назад: прошел все края в поисках своей студенческой шапочки. С тех пор его не видели. Годом позже они услышали о нем на Косе. Он там полпутины пробыл на какой-то посудине. Кто-то слышал, что он подался на юг, в Гриндавик. Когда Хроульв неожиданно вновь столкнулся с ним в тот день, когда у него отобрали овец, – он до того видел Тоурда всего единожды с тех самых пор, как тот семь лет назад сбежал из долины. В поездке во Фьёрд за покупками фермер угодил на попойку к двоим коллегам из Речной долины и моряку, знавшему много рим. Веселье закончилось в кривобоком сарае для наживки: там Рыжебородый заснул на рваных сетях и очнулся ранним безветренным утром от раскатистого смеха с гулкой улицы. В переднем фасаде у сарая были открытые ворота, оттуда виднелась гладкая, как бумажка, поверхность фьорда с парой чаек. Он услышал, как вдоль сарая идут несколько парней – очевидно, экипаж, возвращающийся на судно. Двое парнишек с замашками бывалых моряков завернули за угол и стали мочиться у открытых ворот сарая перед самым носом у Хроульва. А он смотрел на них из темноты сетей, словно на кадры на экране утра. Судя по всему, они его не замечали.
– Ну, Вилли и дает – вот умора!
– Да, а Роуси-то… Они уже все сделали… Обручальные кольца купили…
– Да брехня это все.
– Как? Они обручальные кольца не стали покупать?
– Да нет. У Вилли этого добра полным-полно, он это в каком-то рейсе добыл – барахло полное!
– Да? А по-моему, он шикарный.
– Да, на девок это производит впечатление. Он же вообще с половиной страны обручен.
– Да уж, многолюдная будет свадьба! А-ах… как же классно было поссать!
– Да. А мужик этот, зараза, всегда…
Хроульв посмотрел на изливающую мочу письку в руках одного из них – длинную и узкую, как у барана, – а потом на его лицо. Это был Тоурд. Затем они встряхнулись, застегнули ширинки и побежали догонять товарищей.
Это произошло три года назад.
А сейчас Тоурд Хроульвссон, двадцати пяти лет от роду, сидел на заднем сиденье перепачканного «русского джипа» посреди Хельярдальской хейди с расквашенной губой, а позади у него стояло два блеющих грузовика. Караван машин встал. Тучи низкие. Видимость – 200 метров. Температура воздуха плюс пять градусов. Баурд резко затормозил и выругался, рванул ручник и отбежал за ближайшую веху. В его очках одно стекло было разбито. Сыр Харальдссон сидел на пассажирском месте перед Тоурдом, и ему тоже захотелось выйти, но у него не получилось открыть дверцу со своей стороны – Тоурд вытянулся вперед и помог ему. А мальчишки-подростки тем временем выбежали из машины, стащили штаны, едва им предоставилась такая возможность, и изможденно скрючились прямо у обочины. Так они и сидели там на корточках рядком. Тоурд не понял, отчего всем коллективно приспичило по нужде, и спокойно сидел в машине, смотрел на дорогу, закусывал разбитую губу. Наконец он подвинул сиденье вперед, перелез через него и ступил на грубый щебень дороги. К его неожиданости, у заднего колеса сидел Сыр на корточках, спустив брюки до колен, и, побледнев лицом, смотрел на него и тихонько постанывал. С него совсем