Читать интересную книгу Диалоги кармелиток - Жорж Бернанос

О, я знаю, что говорю! Мнение о такой особе, как Бланш де Лафорс, к тому же нашей дальней родне, неизбежно будет подчиняться привычке думать по-мирски. Монашеская жизнь эту привычку может умерить, но не вовсе истребить...

Мать Мария (поколебавшись, потом со всей прямотой). Это чистая правда. Вы читаете в моей душе, как всегда. Сейчас, когда на нашу несчастную аристократию и даже на Его Королевское Величество повсюду клевещут, мне стыдно при мысли, что девица знатного происхождения может в каких-то обстоятельствах выказать малодушие.

Настоятельница. Да. Когда гроза разразится над этим домом, без сомнения, другим выпадет на долю светить общине добродетелями Go высокими, чем наши. Но от нас она вправе ожидать хотя бы пример, стойкости. И все же! С первой нашей встречи, как только она назвала имя которое выбрала, Бланш де Лафорс для меня осенена знаком Пресвятой Смертной Муки. Пусть будет так и для вас! Ах, мать моя, в нынешнем моем унижении мне легче понять, что над бедными дочерьми Кармеля властвуют правила мирской чести, как Ветхий Закон был властен над Господом Иисусом Христом и его апостолами. Мы здесь не для того, чтобы его отменять, напротив, мы должны его превзойти и тем исполнить.

Стук в дверь.

Вот и она. Попросите ее войти.

Сцена VIII

Мать Мария от Воплощения идет к двери, сторонится, чтобы впустить Бланш, и уходит. Бланш опускается на колени у постели.

Настоятельница. Встаньте, дочь моя. Я намеревалась поговорить с вами подольше, но только что я вела беседу, которая очень меня утомила. Не смотрите на меня так, перед вами самое обычное зрелище. Дитя мое, в кармелитском монастыре жизнь и смерть монахини всегда должны от­мечаться только небольшим изменением в распорядке дневных трудов и молитв...

Бланш. О матушка, не покидайте меня!

Молчание.

Настоятельница. Вы пришли к нам последней и поэтому дороже всех моему сердцу. Да, самая любимая из всех моих дочерей, как дитя, рожденное в старости, но и самая хрупкая, самая беззащитная. Чтобы отвести от вас беду, я охотно отдала бы свою бедную жизнь. О, конечно, я бы ее отдала....

Бланш снова падает на колени и рыдает. Настоятельница кладет руку ей на голову.

Теперь я могу отдать только свою смерть, такую бедную смерть...

Молчание.

Бог славится в своих святых, героях и мучениках. Но Он славится также и в своих нищих.

Бланш. Я не боюсь нищеты.

Настоятельница. О, бывает разная нищета, даже самая неприг­лядная,— вот ее-то вам и придется испить...

Молчание.

Дитя мое, что бы ни случилось, пребывайте в простоте. Почитать наши j умные книжки, так можно подумать, что Господь испытывает святых, как кузнец испытывает железный брусок на прочность. Но ведь случается и другое — кожевник растягивает в ладонях кусок замши, чтобы проверить ее мягкость. Дочь моя, будьте всегда такой мягкой и послушной вещью в Его руках! Святые не ожесточались против искушений, они не бунтовали против самих себя — бунт всегда от дьявола. И главное, никогда не презирайте себя! Очень трудно презирать себя и не оскорблять при этом Бога в себе. Здесь тоже мы должны с осторожностью подходить к некото­рым мыслям святых, не понимать их буквально. Презрение к себе приведет вас прямиком к отчаянию, запомните это предостережение, хотя сегодня смысл его для вас темен. И чтобы все сказать одним словом, которое не срывается больше с наших губ, хотя сердца наши от него не отказались: при любых обстоятельствах думайте, что вашу честь оберегает Господь. Гос­подь взял на себя заботу о ней, в Его руках она сохранится вернее, чем в ваших. Ободритесь духом — отныне и навсегда. Прощайте, с Богом, j благословляю вас. С Богом, милое мое дитя... J

Сцена IX

Бланш выходит. Мать Мария от Воплощения возвращается с врачом

Настоятельница. Господин Жавлино, дайте мне еще этого лекарства, прошу вас.

Господин Жавлино. Ваше Преподобие этого не перенесет.

Настоятельница. Господин Жавлино, вы ведь знаете, в наших обителях так заведено, чтобы настоятельница прилюдно прощалась с Об­щиной. Церемонию назначили на сегодня, на десять часов. Это по вашему указанию?

Господин Жавлино. По моему совету, не более того. Но если говорить откровенно, вот уже несколько часов, как мое искусство бессильно что-нибудь сделать для Вашего Преподобия, даже с точностью предугадать кончину.

Мать Мария. Церемонию, о которой говорит Ее Преподобие, не­трудно отложить.

Настоятельница. Да, конечно! До тех пор, когда я уже ни на что не буду годна... Нет, нет, мать моя. Я верю, Господь не покинет меня настолько, не допустит, чтобы я рассталась с моими дочерьми, не попросив у них прощения за такую смерть — столь не похожую на ту, пример которой я должна была им дать. Да, Бог смилуется надо мной... Мать Мария, попытайтесь убедить господина Жавлино. Это снадобье или другое, что угодно. Взгляните, мать моя: разве можно показать это лицо моим дочерям?

Мать Мария. Быть может, такое было у Господа нашего в Геф- симанском саду.

Настоятельница. Тогда хотя бы ученики спали, и Его видели только ангелы.

Мать Мария. Мы не заслужили чести через вашу кончину прикос­нуться и приобщиться к тому, что в Пресвятой Смертной Муке было скрыто от глаз людских... О матушка, не беспокойтесь больше о нас! Заботьтесь отныне только о Боге.

Настоятельница. Кто я такая в этот час, я, ничтожная, чтобы заботиться о Нем! Пускай сначала Он позаботится обо мне!

Мать Мария (почти резко). Ваше Преподобие бредит.

Голова настоятельницы тяжело падает на подушку. И сразу же слышится хрип.

Закройте поплотнее окно. Наша преподобная матушка не отвечает больше за свои речи, но лучше, чтобы они никого не смущали... В саду в этот час пусто, но наши сестры вполне могут ее услышать из прачечной. (Молоденькой монахине, которая закрыла окно и возвращается вся дрожа.) Ну, ну! Сестра Анна, не вздумайте сейчас падать в обморок, как девчонка. Станьте на колени, молитесь. От этого вам будет больше пользы, чем от нюхательной соли.

Пока она говорила, настоятельница приподнялась на постели. Глаза ее неподвижно смотрят в одну точку, и как только она умолкает, нижняя челюсть у нее отваливается.

Настоятельница. Мать Мария от Воплощения! Мать Мария...

Мария от Воплощения вздрагивает.

Мать Мария. Преподобная матушка?

Настоятельница (низким и хриплым голосом). Я видела, что ча­совня наша опустошена и осквернена... О-о-о! Алтарь разбит, священные сосуды валяются на полу, на плитах солома и кровь... О-о! Бог оставил нас! Бог нас отверг!

Мать Мария. Ваше Преподобие не в состоянии сдержать свои речи, но я молю вас не говорить ничего, что могло бы...

Настоятельница. Не говорить ничего... Не говорить ничего... Что за важность мои слова! Я больше не хозяйка ни своему языку, ни своему лицу. Страх прилип к моей коже, как восковая маска... О! Отчего я не могу содрать ее ногтями!

Мать Мария. Ваше Преподобие должны понимать, что это бредо­вые видения...

Настоятельница. Бредовые! Бредовые! Вы видели когда-нибудь, чтобы бредили мне подобные? Ах, поверьте, у этого тела, что лежит здесь как куль с песком, хватит сил еще на много дней страданий.

Мать Мария. Не длите больше борьбу с природой.

Настоятельница. Бороться с природой. Разве я всю свою жизнь делала что-нибудь другое, кроме как боролась с природой? Разве я умею делать что-нибудь другое? И вот теперь я в западне. Несчастная! Я в сто­льких вещах отказывала моему бедному телу, даже в самых невинных удовольствиях. Неужели я теперь впервые уступлю этому измученному животному, которого уже не ощущаю?

Мать Мария. Ах, матушка, кто бы не сжалился над вами!

Настоятельница. Для начала надо бы мне самой сжалиться над собой!

Голова ее снова падает на подушку, и при этом слышится жалобный стон. Мать Мария склоняется над ней; увидев, что глаза ее закрыты, колеблется какую-то минуту, потом быстро подходит к другим сестрам. Пока она негромко говорит с ними, настоятельница медленно поднимает веки, но хрип ее не вовсе стихает.

Мать Мария. Предупредите сестер, что они не увидят сегодня преподобную матушку. В десять часов — рекреация[8] как обычно.

Глаза настоятельницы блуждают по комнате, хотя лицо ее уже словно сковано смертью. Мать Мария неожиданно оборачивается. Взгляды умирающей и живой скрещиваются. Хрипы настоятельницы понемногу становятся реже, потом вовсе смолкают — явно ценой огромного усилия. Долгое молчание. Потом настоятельница громко говорит.