* * *
– Наконец-то вампир выглянул из своего логова, – заявляет Маттин, увидев меня. Сбрасывает ботинки и усаживается на шезлонг рядом со мной. Откидывает с глаз черную челку и втирает в руки солнцезащитный крем. – Давненько не виделись, сестренка.
– Да, по-моему, в прошлый раз ты почтила нас своим присутствием аж на Курбан-байрам, – шутит Аман, подтаскивает поближе к нам еще один шезлонг и плюхается на него, закинув ноги на подлокотник кресла Маттина. Тот пинает ногу брата-близнеца. Аман дуется и толкает его в плечо. Между ними тотчас же вспыхивает драка, они брыкаются и перекидываются кремом. Ох уж эти мальчишки.
– Рада видеть, что вы все такие же идиоты. – Амина с кислым видом глядит сквозь солнечные очки, и на лице у нее написано: «Господи, что я тут делаю?» Она предпочла поддернуть юбку повыше и усесться на край бассейна. – Вот облом, я-то думала, здесь не будет мальчишек. Зря бикини надела.
– Можешь искупаться в шортах и большой футболке, – предлагаю я, рассеянно перебирая браслет.
Амина делает обиженный вид.
– И погубить мой с таким трудом заработанный ровный загар? Нет уж, спасибо. Лучше буду страдать от жары.
Маттин и Аман выразительно переглядываются.
– И я тебя люблю, сестренка. – Аман машет Айше. Та обходит нас по широкой дуге и бомбочкой плюхается в бассейн как раз в вышеупомянутых шортах и большой футболке. – Кажется, ты уловила правильно. – Он ныряет вслед за ней, оставляя нас в неловком молчании.
– Ита-а-ак, – Амина оборачивается и тычет в мою сторону наманикюренным пальчиком, – жду извинений за то, что продинамила нас на прошлой неделе, а заодно и сорок долларов, которые я впустую потратила на тебя.
– Надо было работать, – вру я. – Занята была домами. Сама знаешь, как это бывает. Увлеклась, наверное, и потеряла счет времени.
Маттин и Амина уставились на меня, разинув рты.
– Мне казалось, ты терпеть не можешь работать в домах, – говорит Амина.
– Верно, ненавидишь всем сердцем. Готова продать душу своего первенца, – поддакивает Маттин.
– Гм…
Наверное, пора пояснить. Маттин, Аман, Амина и я родились почти одновременно (но я младшая). Когда у тебя так много тетушек, двоюродные братья и сестры имеют свойство появляться на свет партиями, словно пирожки из печи. И сейчас примерно шестеро из нас попадают в возрастной диапазон колючих подростков. В теории мы все должны быть близки. И раньше так и было. К сожалению, ссора мадар и падара изменила очень многое.
– Сара, ты говоришь о новом доме? Эй, ну-ка идите все сюда, садитесь, – кричит хала Назанин из-под зонтика на другой стороне бассейна. – У нас тут семейное мероприятие, так что рассаживайтесь вокруг стола и общайтесь.
– Но тут та-а-ак удобно, – стонет Маттин, растянувшись на спине.
– Живей!
В рассерженных тетушках есть что-то такое, из-за чего не хочется с ними спорить. Мы мгновенно стягиваемся к уставленному сладостями столу, и я оказываюсь зажата между Маттином и Аминой.
– Стульев не хватает. – Амина закидывает за плечо светло-каштановые волосы и втискивается на тот же стул, на котором уже сижу я. – Подвинься. Алло-о!
Я не обращаю на нее внимания, потому что момент совпал – лучше не придумаешь. Во дворе собрались шесть из десяти сестер Амани, и от них я наверняка смогу получить какие-то ответы о биби. Наверняка.
– Что вам известно о том доме? – спрашиваю я.
– Очень красивый. Мы с Фирозой-джан сегодня проезжали мимо. – Хала Назанин откусывает теплую самсу. – При этом он почему-то кажется знакомым, правда, Наргиз?
При слове «знакомым» я навостряю уши.
Мадар откидывается в кресле, обмахивается веером.
– Да, он похож на тот первый дом, в который мы когда-то переехали.
– Тот, в Квинсе? Я в нем не жила. – Хала Назанин взмахивает рукой. – Я сюда попала только года через два.
Я слышала историю моей семьи. Они переселялись сюда в несколько этапов. Это началось после Апрельской революции 1978 года, когда в своем дворце был убит президент Афганистана и весь его кабинет министров. Смутно знаю – никто не хотел говорить об этом, и я их прекрасно понимаю: дедушка счел за лучшее покинуть страну, но никто не предполагал, что возврата не будет. До конца своих дней он повторял: «Рано или поздно мы вернемся домой».
Прошло уже больше сорока лет, а мои тетушки так ни разу и не бывали в своих родных местах.
– До сих пор помню день нашего отъезда. Замечательные «каникулы» в Америке. – Мадар с тоской смотрит вдаль. – Слышу, как говорил дада: «Не берите много вещей, хватит одного чемодана. Едем всего на неделю, не больше. Хотите посмотреть, как живут в Америке?» Знаете, я оставила все свои тетради. Рисунки. Письма друзей. Всё.
– Я бы на вашем месте разозлился, – встревает Маттин. – Типа, что за шутки? Это не отпуск, это навсегда.
– Нельзя его винить. Я бы поступила точно так же. – Хала Назанин тяжело вздыхает. – Я надеялась, что в один прекрасный день мы сможем отвезти туда вас, детей, показать, откуда мы родом. Постоянно твердила себе, что надо подождать. Годом раньше, годом позже – подумаешь, ничего страшного. Но сейчас, когда там «Талибан», мне чудится, что прошлое повторяется снова и снова. И окно для возврата захлопнулось.
Нас окутывает пелена молчания, и я задумываюсь над тем, как тяжело им пришлось. Пережить революцию в 1978 году, видеть, как в твою страну то и дело вторгаются чужие войска, мучиться стыдом за то, что ты жив, а многих других уже нет.
Пытаюсь представить себе это, но не могу.
Моя жизнь никогда не была в опасности.
– Это примерно как закроешь глаза – и слышишь музыку, которую дада играет на заднем дворе. И чувствуешь запах фруктов, которые он всегда держал в кармане. – Мадар и хала Назанин обмениваются взглядами, их значение я не могу понять.
– Да, были времена, – соглашается хала Назанин. – Те два года в Афганистане вдвоем с Моджган дались нам нелегко. Но у меня по крайней мере была она.
Я прикусываю губу.
– А биби-джан? С кем приехала она?
– Она оказалась тут первой. Совсем одна. – Хала Назанин оборачивается к мадар. – Можешь себе представить? Бедная наша мама. Работать вот так, да еще и в одиночестве.
– Знаю, – кивает мадар. – У меня у самой в голове не укладывается.
Оказалась тут первой.
Перед глазами вспыхивает образ той женщины, словно предостережение.
– В каком году она переехала? – На металлическом столе локти обжигает жаром.
Мадар считает на пальцах.
– Думаю, примерно в семьдесят девятом или восьмидесятом. Отец хотел, чтобы мы уехали как можно скорее. А я приехала чуть позже, в начале восьмидесятых, вместе с твоим дядей.
– На этом нам пора откланяться, – тихо бормочет Амина и вместе с Маттином незаметно выскальзывает из-за стола. – Идешь с нами? Устала я уже от этих депрессивных разговоров.
Машу ей рукой – иди, мол. В голове звенят колокола, потому что эта информация доказывает мою правоту.
– Получается, биби действительно могла жить в доме, о котором никто ничего не знает? – Я кладу на стол фотографию.
– Сара, – шепчет мадар, – не начинай опять.
– Что это? – Глаза халы Назанин широко распахиваются. Она развязывает голубой хиджаб и сбрасывает его на плечи.
– Сара видела в Самнере какие-то тени и почему-то решила, что наша мама там бывала. – Мадар пытается выхватить снимок, но хала Назанин дотягивается до него первая.
– Фарзана-джан наверняка знает. – Она машет моей старшей тете. Та держит биби-джан под руку и медленно ведет ее в патио. – Эй, ребята, бабушка выходит. Принесите-ка ей кресло. Живей.
Мы освобождаем место. Биби сияет улыбками, ее смех звенит, как колокольчики. Хала Назанин целует ее в щеку, а насквозь мокрая Айша подтаскивает для биби кресло. Аман, словно по волшебству, уже добыл поднос с зеленым чаем.
Если представить нашу семью в виде солнечной системы, то мои бабушка с дедушкой – это солнце, вокруг которого вращались мы все. Они показывали нам пример того, какой должна быть настоящая семья – любить, держаться вместе несмотря ни на что.