Воздух сгущается, ложится тяжелым грузом, не давая дышать.
История ощутима…
Громкий треск и мамины крики.
– Мадар! – Я срываюсь с места и выскакиваю из дверей на террасу.
Доски все-таки не выдержали, и она провалилась левой ногой. Хватаю мадар за руки и тяну. Ее джинсы порвались, лодыжка оцарапана до крови.
– Зачем ты сюда вышла? Эта конструкция могла давным-давно обвалиться!
Мы пробираемся обратно в дом, и мадар прислоняется к кухонному острову. Хмурясь, откидывает волосы с лица.
– Только этого не хватало, – бормочет она, закатывая штанину и осматривая рану. – Ладно, не так уж плохо. Всего лишь царапина. – Пожимает плечами. У нее звонит телефон, и она как ни в чем не бывало прижимает трубку к уху. – Эрик, погоди секунду. – Переводит взгляд на меня. – Пойди посмотри, нет ли тут чем забинтовать. Промою в раковине.
Я с отвисшей челюстью смотрю, как мама легко и непринужденно промывает рану. Она что, не боится ни ржавчины, ни бактерий? Мало ли что могло завестись в этих трубах.
– Я бы на твоем месте не рискнула промывать этой водой. – Но, наткнувшись на пылающий мамин взгляд, пячусь и удаляюсь по коридору в барный закуток. Открываю шкафы и чуть не вскрикиваю: оттуда вываливаются и разбегаются по полу тараканы. Какая гадость.
– Если не хочешь подцепить инфекцию, надо ехать в магазин.
Стряхиваю с ботинка мелкого таракана. Хоть сейчас готова вернуться в машину и уехать подальше из этого кошмарного дома.
Слышу тихие шаги, за ними – робкие трепещущие раскаты барабана.
– Эй!
Звук доносится из-за спины, ведет меня по коридору в затемненное крыло дома. Барабанный ритм продолжается.
– Есть тут кто?
Ответа нет. По рукам бегут мурашки.
– Знаете ли, проникновение в чужой дом считается уголовным преступлением! – кричу я в темноту. Сворачиваю в коридор, изогнутый буквой Г.
Ответа по-прежнему нет.
Заглядываю в первую комнату налево – ванная. Пусто. Щелк. Снято.
За углом еще одна комната, в ней узкая кровать, вся в пятнах. На полу разбросана старая одежда. Никого нет.
За спиной эхом раздается смех.
Я резко оборачиваюсь.
– Это частная собственность.
Мой голос дрожит. Коридор опять изгибается и растворяется в кромешной темноте. Барабаны звучат громче.
Ноги подкашиваются. Оглядываюсь туда, где свет, где мадар все еще говорит по телефону. Метнуться бы к ней со всех ног.
«Свет сердца моего, танцуй», – снова и снова поет голос, который я уже слышала. Рокот барабана трепещет в воздухе, легким звоном вступает другой инструмент. Меня тянет в темноту, ноги сами собой идут в ту сторону, и вот уже нет ничего, только я, мое бешено бьющееся сердце да гул барабана.
Я настраиваю вспышку и автотаймер своей фотокамеры. Щелк. Снято. Взрыв света. С потолка густым тошнотворным облаком сыплется пыль, я вскрикиваю, но не из-за этого. Отскакиваю, спотыкаюсь обо что-то на полу, тяжело падаю. Камера куда-то улетает.
Щелк. Вспышка.
Гул барабана нарастает.
Голос продолжает петь.
Свет камеры выхватывает одинокую фигурку, стремительно кружащуюся в танце. Женщина. Волосы темные, вьющиеся. Подол шитого бисером сине-золотого платья хлещет по бедрам. Шею сжимает толстая золотая цепочка, унизанная сапфирами.
Я визжу как резаная. Женщина останавливается, спрятав лицо за темными руками. Барабан еще сильнее ускоряется, и я осознаю, что стучит не барабан – это бешено колотится мое сердце, сковывая горло, не давая дышать.
И медленно, очень медленно фигура поворачивает голову, ведет рукой, и я в бессильном крике гляжу в призрачное молодое лицо, знакомое мне лишь по старым фотографиям.
Моя биби.
Глава 2
– Что случилось?
В комнату врывается мадар. В тот же миг женщина исчезает.
– Т-т-там была женщина. – Я дрожащей рукой показываю в угол, глядя немигающими глазами в пустоту вокруг нас.
– Сара, никого тут нет. – Мадар, прищурившись, обводит взглядом темную комнату. – Только пыль да клопы. – Смотрит на меня, и ее лицо смягчается. Я не двигаюсь с места, и она склоняется ко мне, от нее веет теплом. – Ты просто испугалась. – Гладит меня по щеке, мокрой от пота, осторожно помогает встать с пола.
Я понимаю, что это было.
– Она танцевала, – шепчу я и пытаюсь вырвать локоть из маминых пальцев. – Она… – «Она похожа на биби».
– Иногда старые дома могут сыграть с нами странную шутку, – говорит мадар. – На самом деле ничего особенного в этом нет.
– Тут кто-то был. – Я отдергиваю руку. – Я не малышка. И понимаю, что это было.
Мадар, не слушая, отряхивает пыль с моей спины, но ее ястребиный взгляд устремлен туда, где танцевала женщина.
На миг кажется, что она мне верит. Она глубоко втягивает воздух, щиплет себя за переносицу.
– Понимаю, сейчас все идет… не так, как надо, но, если ты хочешь привлечь мое внимание, не обязательно выдумывать сказки. – Она неуверенно умолкает. – Учитывая, что происходит у нас с твоим отцом…
– Не нуждаюсь я во внимании. – Я надеваю на лицо привычную сердитую маску и пролистываю снимки на камере. Где-то там должно быть доказательство.
Но ничего нет. Только пустота.
– Ну ладно. Мне надо на воздух.
Я бреду по коридору, через парадные двери выхожу в духоту, на солнечный свет. Дергаю дверь машины, но она заперта. Ну конечно. Теперь я как дура буду поджариваться под июньским солнышком.
Что знает мадар о моих чувствах? Или тем более о том, что мне нужно, а что нет? Я уже много лет не нуждаюсь в ее внимании.
С тех пор как падар забрал свою долю из семейного бизнеса и ушел.
С тех пор как мадар отстранилась, оставив меня одну разбирать последствия их войны.
Из дома появляется мадар – легкая дымка хайлайтера на загорелой коже. Торопливым взмахом руки прикрывает глаза. Надевает солнечные очки.
Машина отпирается.
Не дожидаясь, пока она скажет мне что-нибудь еще, я плюхаюсь на сиденье. Мадар усаживается в свое кресло. Ее почти беззвучные всхлипы тонут в гуле мотора. Я закрываю глаза и делаю вид, будто не слышу.
Машина задним ходом отъезжает.
– Сара? – Мамин голос не громче шепота. Между нами повисла гнетущая тишина.
Но я не могу.
Отказываюсь об этом говорить.
Притворяюсь, будто сплю. Мадар ведет машину в молчании. Но краем глаза замечаю, как что-то блеснуло.
У моих ног, зацепившись за ремень камеры, лежит оторванная полоска сине-золотой вышивки.
* * *
З-з-з. З-з-з.
Я лежу на кровати, на своих рассыпавшихся спутанных волосах. Снова перебираю фотографии, игнорируя уведомления с телефона. Картинки пролетают одна за другой – передний фасад, пустая гостиная, кухня, коридор. И вот он, последний снимок. Темная комната, еле освещенная вспышкой, и больше ничего. Лишь офисная мебель в паутине да затененная стена.
Никакой женщины.
Но тем не менее у меня в руке обрывок ее платья.
Я раздраженно отшвыриваю камеру и рассматриваю ткань. Красивая, рисунком похожа на афганское платье, которое мама сшила мне несколько лет назад, когда я танцевала аттан на свадьбе двоюродной сестры. Сжимаю нитки в кулаке. Странное чувство не отпускает. Не смогу уснуть, пока не разберусь, кто эта женщина. Неожиданно для себя иду на цыпочках в комнату биби-джан. Телефон в кармане светится и жужжит. Застываю на месте.
Сквозь щели в шторах пробиваются тонкие ниточки лунного света. Биби-джан в постели, лежит неподвижно на спине, укрытая до подбородка цветастым одеялом. На другой кровати тихо посапывает Ирина, бабушкина сиделка.
Я смотрю, как вздымается и опускается грудь биби, и прокрадываюсь к ее кладовке.
Точнее, кладовка перешла к ней лишь с недавних пор. Когда-то в этой комнате жили мадар и падар. Потом падар съехал, сюда переселилась биби-джан. Что есть, то есть.
Включив фонарик на телефоне, я копаюсь в ее коробках, полных всякого барахла, и нахожу то, что искала.