В пятнадцать лет Джованна осиротела. Винченцо Альба тихо умер в городской больнице от острой пневмонии. После его смерти выяснилось, что мама его все-таки очень любила, потому что все стало валиться у нее из рук, и все чаще Джованна заставала ее в слезах. Косметический салон переживал не лучшие дни, дом пришлось продать и купить другой, совсем крошечный, так что предложение Лукреции забрать Джованну не на лето, а на целый год, было встречено почти с радостью. Девушке было жаль бросать мать, хотя особенной привязанности она к ней не испытывала. Просто любила, как любят нечто привычное.
Лукреция сердито отмахнулась от робкого напоминания о школе и ошарашила Джованну заявлением, что учиться можно только в Сорбонне, а остальное — пустая трата времени и денег. Поэтому пока Джо поработает экскурсоводом, как следует узнает эту землю и ее историю, а на следующий год поступит в университет.
Из теткиных уст это звучало так легко, что Джованна и не подумала переживать по этому поводу. Она исходила весь край вдоль и поперек, перечитала уйму книг, посетила библиотеки всех окрестных монастырей и была совершенно счастлива.
Джованна вздрогнула, открыла глаза и нахмурилась. Жизнь у нее богата событиями, так можно и до вечера просидеть на крыльце, а ведь она хотела начать приводить дом в порядок, не дожидаясь людей Франко.
Прежде всего надо оторвать ту уродливую доску, которой кто-то додумался заколотить окно кухни — лучшее окно в доме! Если они погубили дикий виноград…
Доска была прибита на совесть, точнее, прикручена шурупами, и без отвертки ее было не снять. Инструменты у Джованны имелись, и всего каких-то полчаса спустя она балансировала на сломанном табурете, пытаясь попасть отверткой в шуруп, глубоко утопленный в дерево.
Трах! Бах! Отвертка соскочила и впилась в раму, табурет пискнул и сломался окончательно, а сама Джованна оказалась на земле. Когда она протянула руку, чтобы забрать отвертку, та выпала и очень удачно попала прямо в ногу девушки.
Тридцать секунд спустя, прыгая на одной ноге и ругаясь нехорошими словами, Джованна Кроу услышала явственный конский топот, а еще через мгновение граф Аверсано в безукоризненном костюме для верховой езды явился перед ней во всем блеске своего величия.
Джованна была слишком взвинчена, чтобы соблюдать приличия.
— Что ты здесь делаешь?
— Приехал посмотреть на Пикколиньо своими глазами. А ты что вытворяешь? Дай посмотрю.
Прежде, чем она успела ответить, несносный граф молниеносно спешился, опустился на колени и схватил ее за ногу. Джованна охнула и мысленно приказала разнузданному подсознанию заткнуться, Вряд ли есть что-то менее сексуальное, чем ее грязная нога с кровавой ссадиной.
— Ты здорово поранилась. Есть йод?
— Нет.
— Врешь.
— Нет у меня ничего. Я только приехала, не видишь?
— И у тебя нет аптечки?
— Это не моя машина. Я ее арендовала в Беневенто. В ней нет вообще ничего, кроме мотора. И тот не ее.
— Очень смешно. А прививку от столбняка тебе давно делали?
— Врачебная тайна. Отдай мою ногу!
— Не ори.
— Сам не ори!
И расплакалась. Потому что самым большим потрясением этого утра было то, что Франко Аверсано до сих пор оказывал на нее такое же действие, как и десять, вернее, уже двенадцать лет назад!
Он неожиданно поднялся и привлек ее к себе. Потрясенная и перепуганная Джованна почувствовала, как он осторожно гладит ее по голове, а потом услышала его тихий и удивительно нежный голос:
— Эх, Солнышко, так ты и не изменилась… Огонь, порох, молния… Сначала сделает, потом думает… Бедное мое Солнышко…
— Пусти. Я поеду в деревню и куплю пластырь…
— Я тебя отвезу…
В следующее мгновение он легко подхватил ее на руки и усадил в седло, а еще через миг уже сидел позади нее, бережно и крепко обнимая за талию.
Джованна едва не умерла от сердечного приступа. На лошади она ездила в последний раз… да, тоже десять лет назад, но не это главное. Мало того, что он ее обнимает, да еще и так, сзади, прижимая к себе… Ох, боже ты мой, как же не сгореть со стыда и не умереть от счастья одновременно!
Значит, все эти годы тебе нужно было только это? Только о нем ты мечтала, только он тебе снился в горячих и неприличных снах? И ничего не кончилось десять лет назад, и твой отчаянный крик «Я ненавижу тебя, Франко Аверсано!» был всего лишь признанием в вечной любви…
Стоп! Приди в себя немедленно и перестань к нему прижиматься. Выпрями спину, сядь прямо и…
— Расслабься, деточка. Конь нервничает.
— Вот уж что меня волнует в последнюю очередь, так это нервная система твоей лошади. Куда мы едем?
Не могла просто так спросить? Зачем было поворачивать голову? В результате ее щека на мгновение прижалась к щеке Франко. Легкая небритость… оказывается, это тоже может быть приятно…
Возьми себя в руки!!!
— Опять больно?
— Нет, с чего ты взял?
— Ты вздохнула, я подумал…
— Не сахарная, не растаю. Куда мы едем? Я совершенно не узнаю этих мест.
— Да? Вообще-то они не сильно изменились. Мы едем в деревню. Если помнишь, там есть, аптека. Синьор Мантеньо тебя посмотрит.
— Надо же, он все еще аптекарь…
— Мантеньо держат здесь аптеку последние двести пятьдесят лет. В провинции не любят перемен. Ты не против, если я пришпорю Баярда? А то мы до утра не доберемся.
Джованна промолчала, и Франко пустил коня рысью. Разумеется, ей пришлось прижаться к Франко сильнее, но, странное дело, теперь это ее не нервировало. Наоборот, она чувствовала себя спокойно, словно всю жизнь провела в этих объятиях.
Когда они уже ехали по центральной улице деревни, Джованна поняла, что граф Аверсано — не просто имя. С ними здоровались абсолютно все, но это не главное. Франко всем отвечал лично. Расспрашивал о здоровье, Передавал привет бабушкам и дедушкам. Улыбался детям и называл всех по имени. Успевал выслушать просьбы и жалобы.
Возле дома аптекаря он легко спрыгнул с коня и бережно снял Джованну. На секунду их лица оказались так близко друг к другу, что она, замерла, не в силах пошевелиться… Кажется, и Франко почувствовал что-то в этом роде, но уже через секунду пришел в себя и понес ее в аптеку.
Синьор Мантеньо был маленьким, кругленьким человечком в старомодном пенсне на носу. Он прямо-таки излучал здоровье и бодрость, но при виде входящего Франко с Джованной на руках разохался и завсплескивал ручками.
— Синьор граф, бог ты мой, какая честь для меня, но какое несчастье! Что с синьориной? Упала? Подвернула ногу? Ушиб? Давайте сюда, господин граф, вот на этот диванчик, а ногу положим сюда, очень хорошенькую ногу, надо заметить.