Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как ты можешь?
– Прекрати! Не прикидывайся тихой мышкой! Ты на все способна! Обвязываешь голову платком, а сама завела интрижку! Обдурила меня! Я-то думала, он каждый день меня поджидает! Коварная! Теперь я понимаю, почему советуют остерегаться людей из Кума. Ты даже мне, лучшей подруге, ничего не сказала. Я тебе все рассказываю, тем более важные вещи.
В горле у меня застрял ком. Я схватила Парванэ за руку и слезно ее просила:
– Поклянись, пожалуйста, поклянись, что никому не скажешь. И не разговаривай так громко на улице, это неприлично. Тише, люди услышат. Я поклянусь жизнью отца. На Коране поклянусь: ничего между нами нет.
Но Парванэ неслась, словно разбушевавшаяся река, и с каждой минутой гнев ее возрастал:
– Ты предательница. Ты написала в моем альбоме, что о таком и не думаешь, что тебе важна только учеба, а мужчины – ни в коем случае, они плохие, о таких вещах говорить нельзя, это грех…
– Умоляю тебя, остановись! На Коране поклянусь: ничего между нами нет!
Мы были уже возле ее дома. Я не выдержала, заплакала. Мои слезы утихомирили Парванэ, их влага загасила пламя ее гнева. Она сказала мне, уже помягче:
– Что же ты плачешь? Да еще на улице! Я обиделась, потому что ты скрывала это от меня! Зачем? Я же тебе все рассказываю.
Я поклялась, что она моя лучшая подруга, у меня нет и не будет тайн от нее.
Мы с Парванэ вместе проходили через все стадии влюбленности. Она так же переживала, как я, и все время спрашивала: “А что ты сейчас чувствуешь?” Увидев, что я задумалась, она говорила: “Скажи мне, о чем ты думаешь?” И я рассказывала ей свои фантазии и тревоги, на что я надеялась, чего страшилась в будущем, в особенности как я боялась, что меня выдадут насильно замуж за другого. Парванэ закрывала глаза и восклицала: “О, как поэтично! Так вот что такое любовь! Но я не так чувствительна, как ты. Иногда то, что говорят и делают влюбленные, кажется мне смешным. И я никогда не краснею. Как же я пойму, что влюблена, когда настанет мой черед?”
Прекрасные, живые осенние дни пролетели быстро и унеслись вместе с ветром. Мы с Саидом так и не обменялись ни словом. Но теперь, когда мы с Парванэ проходили мимо аптеки, он всякий раз почти беззвучно шептал: “Привет!”, и сердце в моей груди срывалось и падало, как спелый плод в корзину.
Каждый день Парванэ узнавала о Саиде что-то новое. Он приехал из Резайе, там оставались его мать и сестры. Он из почтенной семьи, фамилия – Зарейи, отец умер несколько лет назад. Юноша учился на третьем курсе университета, изучал фармакологию, он очень умен и прилежен, доктор Атаи во всем на него полагался и был им доволен. Все, что рассказывала Парванэ, словно печатью скрепляло мою чистую и невинную любовь. Мне казалось, я знала этого юношу всю мою прежнюю жизнь и всю будущую жизнь проведу только с ним одним.
Раз или два в неделю Парванэ изобретала предлог, чтобы зайти вместе со мной в аптеку. Мы тайно обменивались взглядами. Его руки дрожали, мои щеки заливались густым румянцем. Парванэ пристально следила за каждым нашим движением. Однажды она заметила:
– Всегда удивлялась, как это люди “пожирают друг друга глазами”. Теперь вижу как!
– Парванэ! Как можно такое говорить?
– А что? Разве неправда?
По утрам я тщательно расчесывала волосы и старалась повязать платок так, чтобы челка лежала аккуратно, а снизу из-под платка виднелись концы моих длинных волос. Я все пыталась завить волосы, но они не поддавались, а однажды Парванэ сказала:
– Дурочка! У тебя прекрасные волосы. Прямые волосы сейчас в моде. Разве ты не знаешь, что девочки у нас в школе гладят волосы утюгом, чтобы их распрямить?
Я постоянно стирала и наглаживала форму и просила мать купить материю и заказать мне школьное платье у портнихи – мама шила мне сама бесформенные, обвисшие платья, я же на курсах кройки и шитья только и выучилась находить недостатки в материнском рукоделии. В итоге миссис Парвин сшила мне красивую форму, и я тайком попросила ее чуть-чуть укоротить юбку – все равно она оказалась самой длинной в школе. Я скопила карманные деньги и вместе с Парванэ пошла в магазин и купила платок на голову, зеленый, как листья в лесу. Парванэ сказала:
– Тебе идет. Глаза кажутся еще зеленее.
Зима выдалась холодная. Снег не успевал таять – тут же выпадал свежий. Утром все схватывалось изморозью, нужно было внимательно смотреть под ноги, переходя улицу. Каждый день кто-нибудь падал и расшибался, настал и мой черед. Недалеко от дома Парванэ я поскользнулась на льду и упала. Попыталась встать – но лодыжку пронзила боль. Как только пыталась опереться на эту ногу, боль отдавала от стопы прямо в живот, и я снова падала. В этот момент Парванэ вышла из своего дома, появился и Али, спешивший в свою школу, и они помогли мне подняться и отвели меня домой. Мать перебинтовала мне лодыжку, но к середине дня боль усилилась, и нога сильно распухла. Вернулись домой наши мужчины, у каждого имелось на этот счет свое мнение. Ахмад сказал:
– Не обращайте внимания… все с ней в порядке. Если б она сидела дома, как послушная девочка, и не выходила на улицу в такой мороз, с ней бы не приключилась беда. – И он ушел выпивать.
Отец сказал:
– Отвезем ее в больницу.
– Погодите, – сказал Махмуд, – господин Эсмаил умеет скреплять сломанные кости. Он живет на углу Шемиран. Сейчас я за ним схожу. Если он скажет, что нога сломана, тогда отвезем сестру в больницу.
Господи Эсмаил, ровесник нашего отца, славился умением вправлять вывихи и лечить переломы. В ту зиму у него было много работы. Он осмотрел мою ногу и сказал, что кость я не сломала, только растянула мышцу. Поставив ногу в таз с горячей водой, он принялся массировать стопу и о чем-то беседовал со мной, и только я хотела ответить, как он вдруг резко повернул стопу. Я вскрикнула от боли и лишилась чувств. Когда очнулась, увидела, что он растирает лодыжку смесью желтка, куркумы и тысячи разных масел. Потом лекарь забинтовал мне ногу и велел две недели беречь ее и не наступать.
Вот беда! Я заплакала:
– Но мне нужно в школу! Скоро уже начнутся экзамены за второй триместр.
До экзаменов, конечно, оставалось еще полтора месяца, и не по этой причине я плакала.
Первые несколько дней я и правда не вставала. Лежала на корей и думала о Саиде. По утрам, когда мои подруги сидели в школе, я закидывала руки за голову, бледное зимнее солнце слабо грело мои щеки, а я тонула в сладостных снах, устремляясь в город моей мечты, в то блаженное будущее, где мы с Саидом…
Только госпожа Парвин донимала меня по утрам. Вечно изобретала предлоги, чтобы навестить матушку. Мне соседка не нравилась, заслышав ее голос, я притворялась спящей. Не знаю, как это наша мать, которая все время рассуждала о вере и приличиях, сдружилась с женщиной, известной всему нашему кварталу – как раз тем, что ходила она не самой узкой и прямой дорожкой, – и как это мать не почуяла, что на самом деле госпожа Парвин интересуется исключительно Ахмадом. Днем, когда Фаати и Али возвращались из школы, кончалась и тишина в доме. Али ничья помощь не требовалась, он способен был в одиночку перевернуть весь квартал. Мой младший брат сделался дерзким и непослушным. Примером для подражания он выбрал Ахмада и обращался со мной почти так же грубо, как Ахмад, особенно в эти дни, когда я не ходила в школу. Мама заботилась обо мне, отец тревожился о моем здоровье, и Али ревновал. Как будто я присвоила что-то, по праву принадлежавшее ему одному. Он запрыгивал на корей, дразнил и мучил Фаати, расшвыривал мои книги и как будто случайно бил меня по больной ноге, так что я кричала от боли. Я со слезами умоляла мать перенести мою постель наверх, в гостиную, чтобы спокойно учиться подальше от Али.
– Но как же ты будешь спускаться и подниматься по лестнице? – возражала она. – И наверху холодно, большой обогреватель сломался.
– Достаточно и маленького.
В конце концов мать уступила, и я перебралась наверх. Наконец-то меня оставили в покое. Я училась, мечтала, писала в свой альбом стихи. Фантазии уносили меня в дальние страны, я записывала имя Саида в свою тетрадь особым, изобретенным мной шифром: я выяснила, как пишется его имя по-арабски, и производила от этого корня все примеры и грамматические формы, которые требовалось использовать в упражнениях: Саад, Саид, Саадат.
Однажды меня навестила Парванэ. При матушке мы говорили только о школе и об экзаменах, которые должны были начаться пятого марта, но как только мать вышла, Парванэ сказала мне:
– Ты себе не представляешь, что происходит.
Я поняла: она принесла мне вести о Саиде. Привскочив от волнения в постели, я взмолилась:
– Расскажи мне, как он? Скорее, пока никто не вошел.
– Хаджи Беспокойный стал еще более беспокойным. Каждый день торчал перед аптекой, глядя по сторонам, а когда убеждался, что я снова иду одна, лицо его темнело, он горестно возвращался в аптеку и закрывал за собой дверь. Сегодня он собрался с духом и шагнул мне навстречу. Краснел, бледнел, потом пробормотал приветствие и, наконец, выдавил из себя: “Ваша подруга уже несколько дней не ходит в школу. Я очень о ней тревожусь. Здорова ли она?” Я решила помучить его и спросила: “Какая подруга?” Он с удивлением посмотрел на меня и ответил: “Та молодая госпожа, с которой вы всегда ходите вместе. Она живет на улице Голшан”. Значит, он даже знает твой дом! Вот хитрец – наверное, проследил за нами. Тогда я сказала: “А, Масумэ Садеги. Бедняжка упала и растянула лодыжку и теперь две недели не будет ходить в школу”. Он побледнел, сказал, что это ужасно, и с тем повернулся ко мне спиной и ушел. Я хотела окликнуть его и сказать, что так себя не ведут, но он и сам, сделав шаг-другой, сообразил, как нелюбезно со мной обошелся, вернулся и сказал: “Передайте ей, пожалуйста, привет от меня”. Затем он попрощался со мной уже как нормальный человек и ушел.
- Улпан ее имя - Габит Мусрепов - Историческая проза
- Свенельд или Начало государственности - Андрей Тюнин - Историческая проза
- Борджиа. Первая итальянская мафия - Ирина Александровна Терпугова - Историческая проза