сердце? — В голосе мальчика отчётливо послышались недоверчивые нотки.
Бабочка весело рассмеялась и согласно замерцала изумрудными крыльями.
— А ты… Тоже..? — Недоверчивости в голосе мальчика прибавилось; ведь трудно поверить, что у бабочки — пусть и такой большой — есть сердце и душа. Но все же он не стал продолжать, потому что это могло обидеть крылатую спутницу. А этого мальчику очень не хотелось.
Но та сама догадалась; рассмеялась, ничуть не обидевшись. — Тоже. У каждого в Мире есть душа и сердце, кто хочет дарить другим радость.
— А я… — Дыхание мальчика прервалось от волнения. — Я смогу?
— Конечно, сможешь. — Смеясь, бабочка замахала крыльями — каким-то особенным образом, осыпая маленького мечтателя снопами переливающихся искр. Его внезапно охватило чувство весёлой лёгкости и восторга, а ещё закружилась голова. Но страшно вовсе не было.
Вихрь снова завертел и понёс мальчика куда-то дальше, выше…
… И вот уже скоро мальчик снова стоял в своей комнате. Но теперь вся комната, казалось, стала совсем иной, словно вся осветилась улыбкой своего маленького хозяина, вновь готового дарить другим большие и малые, но очень нужные чудеса.
Конец
Музыка с башни на горе
Солнце уже давно закатилось за горизонт, и теперь на небе сияли крупные звезды. Они были похожи не на искры даже, а на большие светящиеся бусины, которыми расшит темно-синий плащ неба. Они вспыхивали одна за одной, будто повинуясь какому-то неведомому волшебству, которое летело по ветру вместе с музыкой, звучавшей из темноты. Эта музыка, казалось, взлетала в самые высокие небеса, рассеиваясь там звездами, падала далеко-далеко вниз, рассыпаясь сверкающей росой по травинкам и лепесткам цветов, листьям деревьев, еловым и сосновым иголкам, полным терпким хвойным ароматом. Музыка застывала, и разбивалась тысячами ледяных осколков о скалу, возвышающуюся посреди густого леса. И ветер, и скала, и лес, и небо со всеми миллионами звезд, казалось, подхватывали музыку, и вплетали в нее свое звучание. Музыка была схожа с воздухом, который пило все живое и неживое в мире: вот смолкни она — и все сразу погибнет, перестанет существовать.
Волны звуков вздымались к подножию скалы, поднимались выше и выше — к основанию стоящей на скале башни. И, одновременно, вырывались из небольшого башенного узкого окошка. Точнее — с небольшого балкона, охватывающего окно. На балконе стоял худощавый высокий человек. Глаза его были закрыты, голова слегка склонена. Тонкие пальцы правой руки крепко сжимали светлый, почти сияющий в ночной темноте смычок. Из-под него и лились чудесные звуки, охватывающие все вокруг. Музыка — как живительная вода; музыка — как свежий ветер; музыка — будто освещающее и согревающее пламя; музыка — как дыхание самой природы. Музыканту казалось, что он сгорает, плывет, взмывает ввысь, растворяется в этих звуках. Он раскинул руки и, не открывая глаз, шагнул низкому ограждению балкона, ожидая, что будет подхвачен и увлечен дивными звуками.
Однако ветер легко, но сильно надавил на грудь скрипача, почти вталкивая его в раскрытую дверь — в комнату. Скрипач растерянно и недоуменно раскрыл глаза. Тонкие сильные пальцы крепко сжимали гриф замолчавшей скрипки и смычок, словно удерживая от горячих и страстных объятий двух влюбленных. Тихо покачивалась от легкого дуновения ветерка оконная занавеска.
А за окном — в алеющем небе — медленно и торжественно поднималось солнце. Наступало утро. Ночное чудо закончилось. Но музыкант знал, что как только солнце пройдет дневной путь и вновь скроется за горизонтом — снова вернется то, что наполняет его — ночного скрипача — жизнь красками. Вернется ночь и вернется музыка.
Скрипач аккуратно уложил скрипку и смычок на черный бархат футляра, загасил свечи и снова вышел на балкон — встречать рассвет.
Конец
Ночное кощунство
Беспокойство зарождалось где-то в глубине всего существа Марси и поначалу казалось, что от него можно отвлечься. Но теперь оно навалилось всей своей тяжестью, окутало Марси плотным коконом, перерастая во всё более сильное чувство. И вот теперь уже даже хотелось кричать и плакать. Но Марси боялась. Она знала — за то, что она посмеет шуметь, её ждёт страшная кара. Изгнание из Храма. Ведь даже боги не любят, когда их беспокоят в неурочное время. И ей не оставалось ничего другого, как только тихонько постанывать.
Неподалёку прозвучали еле слышные шаги, и перед Марси возник Пьер. Правда, все его звали Мимако, но при знакомстве он назвал настолько длинное имя, что, сжалившись над запутавшейся Марси, позволил называть его просто Пьером.
— Ну и долго ты будешь так себя мучить? Ведь ещё немного, и ты убьёшь себя. — Проговорил Пьер не особо-то внятно, растягивая слова, так что Марси с большим трудом понимала его.
— Но что же мне делать? — Она не могла не признать его правоту, потому что уже чувствовала охватывающую её слабость.
— Ну, если не остаётся ничего иного, придётся идти к Хранилищу.
— Как — к Хранилищу?! Вот теперь, ночью? Без позволения богов? Пока они спят… — ужаснулась Марси.
Пьер хмыкнул. — Нет, ну ты можешь помереть из-за своей глупейшей покорности, но я думаю, что никому от этого лучше не станет.
Марси вновь не могла не согласиться, с тем, что смерть — это не лучший выход из ситуации и, какое-то поборовшись со своей совестью, сказала, что готова даже на кощунство — преступить закон, данный богами, ради своей жизни.
Пьер одобрительно фыркнул. Благо — идти было недолго, и вот они уже были у Хранилища. Оно возвышалось неприступной громадой, и Марси даже засомневалась в успехе их мероприятия. Пьер хмыкнул теперь уже снисходительно и исчез во тьме. Что-то щёлкнуло, и Хранилище распахнулось, являя восторженной Марси все свои сокровища.
— Ну вот, здесь ты найдёшь то, что спасёт тебя от смерти. — Довольно проворчал вновь появившийся Пьер. Впрочем, зная его характер, можно было не сомневаться, что себя облагодетельствовать он не забудет.
Через некоторое время Марси и Пьер были настолько заняты содержимым Хранилища, что лишь через пару минут осознали, что помещение залито светом, а над ними грохочет гневный голос одного из пробудившихся богов.
* * *
Зов природы поднял мистера Стива с кровати и повлёк прочь из комнаты. Проходя мимо кухни, он увидел тусклый свет, проникающий сквозь полуприкрытую дверь. Нежели воры? Мистер Стив взял стоящую в коридоре бейсбольную биту сына и резко включил свет в кухне. Картина распахнутой настежь дверцы холодильника и уплетающих из него продукты жирного кота и недавно приобретённого щенка, вырвало из груди мистера Стива вопль возмущения.
Конец
Одуванчики
I
«Пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я» (с)
— Смотри, Олежек