ГУЛЛИВЕР ИГРАЕТ В КАРТЫ
В глазах Гулливера азарта нагар,Коньяка и сигар лиловые путы,—В ручонки зажав коллекции карт,Сидят перед ним лилипуты.
Пока банкомет разевает зев,Крапленой колодой сгибая тело,Вершковые люди, манжеты надев,Воруют из банка мелочь.
Зависть колет их поясницы,Но счастьем Гулливер увенчан,—В кармане, прически помяв, толпитсяДесяток выигранных женщин.
Что с ними делать, если у каждойТело — как пуха комок,А в выигранном доме нет комнаты дажеТакой, чтобы вбросить сапог.
Тут счастье с колоды снимает кулак,Оскал Гулливера, синея, худеет,Лакеи в бокалы качают коньяк,На лифтах лакеи вздымают индеек.
Досадой наполнив жилы круто,Он — гордый — щелкает бранью гостей,Но дом отбегает назад к лилипутам,От женщин карман пустеет.
Тогда, осатанев от винного пыла,Сдувая азарта лиловый нагар,Встает, занося под небо затылок:«Опять плутовать, мелюзга!»
И, плюнув на стол, где угрюмо толпятсяДрянной, мелконогой земли шулера,Шагнув через город, уходит шататься,Чтоб завтра вернуться и вновь проиграть.
САРАНЧА
Полками, одетыми как напоказ,Она шевелилась умело,Хлопала красными ядрами глаз,Зубцами челюстей синела.
По степи костлявой, по скалам нагим,Усы наточив до блеска,Она верещала жратвенный гимн,От жадности вся потрескивая.
Мотая рядами отвесных головИ серыми бедрами ерзая,Она принималась поля полоть,Сады обкусывать розовые.
Давно ль псалмопевец воспеть это мог,Присев под заплатанной скинией,Но тут зашумел двукрылый пророк,Покрытый дюралюминием.
Однажды, на древних армейцев сердит,Бог армии смерть напророчил,И долгую ночь небесный бандитРубил их поодиночке.
А тут — самолет, от хвастливости чист,Лишь крылья свои обнаружил,И все кувырнулись полки саранчиЗеленым брюхом наружу.
И только селькоры подняли звон,Шумели и пели про это;Положен на музыку был фельетонЗа неименьем газеты.
ПОИСКИ ГЕРОЯ
Прекрасный город — хлипкие каналы, Искусственные рощи, В нем топчется сырых людей немало И разных сказок тощих.
Здесь выловить герояХочу — хоть неглубокого,Хотя бы непонятного покроя,Хотя б героя сбоку.
Но старая шпора лежит на столе, Моя отзвеневшая шпора. Сверкая в бумажном моем барахле, Она подымается спорить.
«Какого черта идти искать?Вспомни живых и мертвых,Кого унесла боевая тоска,С кем ночи и дни провел ты.
Выбери лучших и приукрась, А если о людях тревоги Не хочешь писать — пропала страсть,— Пиши о четвероногих,
Что в кровяной окрошкеСпасали тебя, как братья,—О легкой кобыле Крошке,О жеребце Мюрате.
Для освеженья словаря Они пригодятся ловко».— «Ты вздор говоришь, ты лукавишь зря, Моя стальная плутовка!
То прошлого звоны, а нужен мнеГерой неподдельно новый,—Лежи, дорогая, в коробке на дне,Поверь мне на честное слово».
В город иду, где весенний вкус, Бодрятся люди и кони, Людей пропускал я, как горсти песку, И встряхивал на ладонях.
Толпа безгеройна. Умелый глазЕдва похвалить сможет,Что не случайно, что напоказ,—Уже далеко прохожие.
В гостях угощают, суетясь, Вещей такое засилье, Что спичке испорченной негде упасть, Словесного мусора мили.
«Ну что ж, — говорю я, — садись, пейВина Армении, русскуюГорькую — здесь тебеГероя нет на закуску».
…Снова уводят шаги меня, Шаги, тяжелее верблюда, Тащу сквозь биенье весеннего дня Журналов российских груду.
Скамейка садовая, зеленый сон,Отдых, понятный сразуПешеходам усталым всех племен,Всех времен и окрасок.
Деревья шумели наперебой, Тасуя страницы; мешая Деревьям шуметь, я спорил с собой — Журналов листва шуршала.
Узнал я, когда уже день поник,Стал тучами вечер обложен:На свете есть много любых чернил,Без счета цветных обложек.
Росли бумажные люди горой, Ломились в меня, как в двери, Каждый из них вопил: «Я герой!» Как я им мог поверить?
Солнце закатывалось, свисаяБагряной далекой грушей,Туча под ним, как туша кривая,Чернела хребтом потухшим.
Ее свалив, ее прободав, Как вихрь, забор опрокинув, Ворвалась другая, летя впопыхах,— Похожа лицом на лавину.
Светились плечи ее, голова,Все прибавлялось в весе,Как будто молотобоец вставал,Грозя кулаком поднебесью.
Героя была у него рука, Когда у небес на опушке, Когда он свинцовую, как быка, Тучу разбил, как пушку.
Руку о фартук вытер свою,Скрываясь, как берег в море,—Здесь много геройства в воздушном бою,Но больше еще аллегории.
Я ухожу, я кочую, как жук, Севший на лист подорожника, Но по дороге я захожу — Я захожу к сапожнику.
Там, где по кожам летает нож,Дратва скрипит слегка,Сердце мое говорит: «ПотревожьЭтого чудака!»
Пока он ворочает мой каблук, Вопросов ловушку строю. Сапожник смеется: «Товарищ-друг, Сам я ходил в героях.
Только глаза, как шило сберег,Весь, как ни есть, в заплатах,Сколько дорог — не вспомнишь дорог,Прошитых ногами, что дратвой.
Я, брат, геройством по горло богат». Он встал — живо сказанье, Он встал — перемазанный ваксой Марат — И гордо рубцы показал мне!
САГА О ЖУРНАЛИСТЕ
Событья зовут его голосом властным:Трудись на всеобщее благо!И вот человек переполнен огнем,Блокноты, что латы, трепещут на нем —И здесь начинается сага.
Темнокостюмен, как редут,Сосредоточен, как скелет,Идет: ему коня ведут,Но он берет мотоциклет —И здесь начинается сага.
Газеты, как сына, его берегут,Семья его — все города,В родне глазомер и отвага,Он входит на праздник и в стены труда —И здесь начинается сага.
Он — искра, и ветер, и рыцарь машин,Столетья кочующий друг,Свободы охотничья фляга.Он падает где-нибудь в черной глуши,Сыпняк или пуля, он падает вдруг —И здесь начинается сага.
ДОЖДЬ
Работал дождь. Он стены сек,Как сосны с пылу дровосек,Сквозь меховую тишину,Сквозь простоту уснувших рекНа город гнал весну.
Свисал и падал он точней,Чем шаг под барабан,Ворча ночною воркотней,Светясь на стеклах, в желобах,Прохладных капель беготней.
Он вымыл крыши, как полы,И в каждой свежесть занозил,Тут огляделся — мир дремал,Был город сделан мастерски:Утесы впаяны в дома.
Пространства поворотБлестел бескрайнею дугой.Земля, как с Ноя, как сначала,Лежала спящей мастерской,Турбиной, вдвинутой в молчанье.
ПОВСЮДУ РАННЕЕ УТРО