«Мне было ничего не жалко…»
Мне было ничего не жалко,Я все узнал, через все прошел,Но в полночь дерзкая гадалкаМне карты бросила на стол.
Зеленый луч глаза мне залил,Я понял: это будет здесь —Упали карты и сказали:Дорога, женщина и песнь.
Я днями шел, а ночью сниласьСтрана, которой в жизни нет,Ты в ней моей дорогой билась,Как песнь, звучала мне во сне.
Не помню — на Неве, на Ниле,Молниеносностью огняДва долгих солнца ослепилиДорогу, песню и меня.
«Девятый вал угадывать нетрудно…»
Девятый вал угадывать нетрудно,Когда валы проходят чередой,Но не в стенах испытанного суднаМеня застиг неснившийся прибой.
Подобную кочующей медузе,Он вынес душу к камням золотым,Чтобы прозрачный, драгоценный узел,Не замечая, растоптала ты.
«Праздничный, веселый, бесноватый…»
…Когда возникнул мир цветущийИз равновесья диких сил…
Баратынский
Праздничный, веселый, бесноватый,С марсианской жаждою творить.Вижу я, что небо небогато,Но про землю стоит говорить.
Даже породниться с нею стоит,Снова глину замешать огнем.Каждое желание простоеОсветить неповторимым днем.
Так живу, а если жить устану,И запросится душа в траву,И глаза, не видя, в небо взглянут,—Адвокатов рыжих позову.
Пусть найдут в законах трибуналовТе параграфы и те года,Что в земной дороге растопталаДней моих разгульная орда.
«Огонь, веревка, пуля и топор…»
Огонь, веревка, пуля и топор,Как слуги, кланялись и шли за нами,И в каждой капле спал потоп,Сквозь малый камень прорастали горы,И в прутике, раздавленном ногою,Шумели чернорукие леса.
Неправда с нами ела и пила,Колокола гудели по привычке,Монеты вес утратили и звон,И дети не пугались мертвецов…Тогда впервые выучились мыСловам прекрасным, горьким и жестоким.
«Мы разучились нищим подавать…»
Мы разучились нищим подавать,Дышать над морем высотой соленой,Встречать зарю и в лавках покупатьЗа медный мусор золото лимонов.
Случайно к нам заходят корабли,И рельсы груз проносят по привычке;Пересчитай людей моей земли —И сколько мертвых встанет в перекличке.
Но всем торжественно пренебрежем.Нож сломанный в работе не годится,Но этим черным сломанным ножомРазрезаны бессмертные страницы.
«Посмотри на ненужные доски…»
Посмотри на ненужные доски —Это кони разбили станки.Слышишь свист, удаленный и плоский?Это в море ушли миноноскиИз заваленной льдами реки.
Что же, я не моряк, и не конник,Спать без просыпа? книгу читать?Сыпать зерна на подоконник?А! Я вовсе не птичий поклонник,Да и книга нужна мне не та…
Жизнь учила веслом и винтовкой,Крепким ветром, по плечам моимУзловатой хлестала веревкой,Чтобы стал я спокойным и ловким,Как железные гвозди — простым.
Вот и верю я палубе шаткой,И гусарским упругим коням,И случайной походной палатке,И любви, расточительно краткой,Той, которую выдумал сам.
«Хотел я ветер ранить колуном…»
Хотел я ветер ранить колуном,Но промахнулся и разбил полено,Оно лежало, теплое, у ног,Как спящий, наигравшийся ребенок.Молчали стены, трубы не дымили,У ног лежало дерево и стыло.
И я увидел, как оно росло,Зеленое, кудрявое, что мальчик.И слаще молока дожди поилиЕго бесчисленные губы. ПальцыИграли с ветром, с птицами. ЗемляПушистее ковра под ним лежала.
Не я его убил, не я пришелНад ним ругаться, ослепить и броситьКусками белыми в холодный ящик,Сегодня я огнем его омою,Чтоб руки греть над трупом и смеятьсяС высокой девушкой, что — больно думать —Зеленой тоже свежестью полна.
ЗАСУХА
В душном пепле падал на странуЛунного осколок изумруда,Шел и ширился подземный гул,И никто до света не уснул.
Он пришел — я не спросил откуда?Я уж знал — и руку протянул.
На ладонь своей рукой лохматойТочкою на вязь ладонных строкПоложил сухой, продолговатый,Невысокий черный уголек.
— Здесь, — сказал он, — все — земля и небо,
Дети, пашни, птицы и стада,Край мой — уголь, мертвая вода,И молчанье, где я только не был,На, возьми, запомни навсегда!
Подо мной с ума сходили кони.Знал я холод, красный след погони,Голос пули, шелесты петли…
Но сейчас, сейчас я только понял,Что вот этот холмик на ладониТяжелей всех тяжестей земли.
«Где ты, конь мой, сабля золотая…»
М. Песлуховской
Где ты, конь мой, сабля золотая,Косы полонянки молодой?Дым орды за Волгою растаял,За волной седой.
Несыть-брагу — удалую силу —Всю ковшами вычерпал до дна.Не твоя ль рука остановилаБешеных любимцев табуна?
На, веди мою слепую душу,Песнями и сказками морочь!Я любил над степью звезды слушать,Опоясывать огнями ночь.
Не для деревенских частоколов,Тихопламенных монастырей,Стал, как ты, я по-иному молод,Крови жарче и копья острей.
Проклянет меня орда и взвоет,Пусть, ведь ты, как небо, весела,Бог тебе когда-нибудь откроет,Почему такою ты была.
«Когда уйду — совсем согнется мать…»
Когда уйду — совсем согнется мать,Но говорить и слушать так же будет,Хотя и трудно старой понимать,Что обо мне рассказывают люди.
Из рук уронит скользкую иглу,И на щеках заволокнятся пятна,Ведь тот, что не придет уже обратно,Играл у ног когда-то на полу.
«Мою душу кузнец закалил не вчера…»
Мою душу кузнец закалил не вчера, Студил ее долго на льду. Дай руку, — сказала мне ночью гора, — С тобой куда хочешь пойду!
И солнечных дней золотые шесты Остались в распутьях моих,И кланялись в ноги, просили мосты, Молили пройти через них.
И рощи кричали: «Любимый, мы ждем, Верны твоему топору!»Овраги и рощи горячим дождем Мне тайную грели нору.
И был я беспутен, и был я хмелен, Еще кровожадней, чем рысь,И каменным солнцем до ног опален — Но песнями губы зажглись.
«Полюбила меня не любовью…»
Полюбила меня не любовью,Как березу огонь — горячо,Веселее зари над становьемМолодое блестело плечо.
Но не песней, не бранью, не ладомНе ужились мы долго вдвоем,—Убежала с угрюмым номадом,Остробоким свистя каиком.
Ночью, в юрте, за ужином грубымМне якут за охотничий ножРассказал, как ты пьешь с медногубымИ какие подарки берешь.
«Что же, видно, мои были хуже?»«Видно, хуже», — ответил якутИ рукою, лиловой от стужи.Протянул мне кусок табаку.
Я ударил винтовкою оземь.Взял табак и сказал: «Не виню.Видно, брат, и сожженной березеНадо быть благодарной огню».
«Длинный путь. Он много крови выпил…»