заключение, пропет был хором так называемый народный гимн. И репетиция тем кончилась.
Все это обыкновенно дурно, но вот что отвратительно. В залах института, кроме скамеек и грозного лубочного изображения самодержца, ни одной картины, ни одной гравюры. Чисто, гладко, как в любом манеже. Где же эстетическое воспитание женщины? А оно для нее, как освежающий дыхание воздух, необходимо. Душегубцы.
После этой театральной репетиции зашел к М. А. Встретил у нее старого моего знакомого, некоего г. Шумахера; он недавно возвратился из-за границы и привез с собою 4 номера Колокола. Я в первый раз сегодня увидел газету и с благоговением облобызал. [381]
7 [февраля]. Сегодня получил письмо, да еще страховое, от директора харьковского театра [И. А.] Щербины. [382] Он весьма любезно просит меня сообщить ему условия Пиуновой и ее самое поторопить приездом. Сердечно рад, что мне удалось это дело. Вечером пошел я обрадовать ее этим любезным письмом и поговорить окончательно об условиях и о времени выезда в Харьков. Ее самой не застал дома, а глупая мамаша так меня приняла, что я едва ли когда-нибудь решусь переступить порог моей милой протеже. Необходимо прибегнуть к письменным объяснениям.
8 [февраля]. Она прислала за мной, чтобы объясниться по поводу харьковского предложения. Я, разумеется, охотно согласился на это деловое свидание, имея в виду и любовное. Но, увы! Старая ворчунья-мамаша одного шагу не ступила из комнаты, и я должен был ретироваться с одними поручениями. Она предпочитает с отцом ехать в Харьков. Это стеснит ее денежные средства, потому что отец должен оставить контору, от которой он получает 30 рублей в месяц. Но, вероятно, мамаша и ей навязла в зубах.
9 [февраля]. После беспутно проведенной ночи я почувствовал стремление к стихословию, попробовал — и без малейшего усилия написал эту вещь. Не следствие ли это раздражения нервов. [383]
Доля
Ти не лукавила зо мною; Ти другом, братом і сестрою Сіромі стала. Ти взяла Мене, маленького, за руку І в школу хлопця одвела До пьяного дяка в науку. — Учися, серденько: колись З нас будуть люди, — ти сказала. А я й послухав, і учивсь, І вивчився. А ти збрехала… Які з нас люди?… Та дарма! Ми не лукавили з тобою, Ми просто йшли, — у нас нема Зерна неправди за собою. Худімо ж, доленька моя, Мій друже щирий, нелукавий! Ходімо дальше: дальше слава,—
Муза
І ти, пречистая, святая, Ти, сестро, Феба, молодая! Мене ти в пелену взяла І геть у поле отнесла; на могилі серед поля. Як тую волю на раздоллі. Туманом сивим сповила, — І колихала, і співала, І чари діяла… і я… О, чарівниченько моя! Мені ти всюди помогала, І всюди, зоренько моя. Ти не марніла, ти сіяла… В степу безлюднім, в чужині, В далекій неволі, Ти в кайданах пишалася, Як квіточка в полі; Із казарми смердячоі Чистою, святою Вилітала, як пташечка. І по надо мною Полинула, заспівала. Моя сизокрила,— Мов живущою водою Душу окропила… І я живу, і надо мною Свое божою красою Витаэш ти, мій херувим, Золотокрилий серафим,